желание демонстративно отказаться от угощения, я не нашёл в себе силы это сделать: я слишком люблю халву.
Поев и закурив, Кручинин несколько раз прошёлся по комнате. Его взгляд снова остановился на жёлтых перчатках.
Хозяйка тоже взглянула туда и, увидев перчатки, вскрикнула. По-моему, она даже испуганно прикоснулась к виску.
— Боже мой, — пролепетала она в полной растерянности, — боже мой!.. Мы с вами ищем доказательств его присутствия, а я и не знала, что они тут…
— Это его перчатки? — спросил Кручинин.
— Ну, да же, конечно, его, — обрадованно говорила она. — Он забыл их…
— Когда?
— Не помню… Право, не помню.
— Во всяком случае не в ту ночь?
— О нет! Его же тогда не было! — с уверенностью воскликнула Фаншетта.
Покойник посещает институт
Мы молча спустились с лестницы, молча сели в автомобиль. Хотя это была моя машина, Кручинин без стеснения завладел рулем. Это может показаться парадоксальным, но я хорошо знаю, что за руль он садится именно тогда, когда хочет сосредоточиться. Я проверил и на себе: если сидишь рядом с водителем, то гораздо больше внимания обращаешь на то, что происходит вокруг, нежели тогда, когда сам сидишь за рулём. Тут всё внимание устремлено лишь на детали, определяющие направление и скорость движения, а руки и ноги совершенно рефлекторно, помимо мыслительного процесса, который может идти своим чередом, совершают движения, необходимые для управления автомобилем.
Кручинин обычно ездит осторожнее меня. Поэтому мы без особой спешки продвигались вдоль Неглинной. Примерно около Государственного банка нам предстояло обогнать трамвай. Место здесь узкое, и ежели возле тротуара стоят автомобили, то едва остается полоска, чтобы проехать между ними и идущим трамваем. Когда Кручинин поравнялся с моторным вагоном, я не мог не обратить внимание на то, что происходило на его задней площадке. У меня был достаточно наметанный глаз, чтобы сразу опознать в двух парнях профессиональных карманщиков. Один из них, довольно искусно разыгрывая суетливого и неловкого пассажира, прижимал к перегородке какого-то хорошо одетого бородача с большим портфелем. Другой с не меньшей ловкостью — со стороны это бывает обычно лучше видно — залез в задний карман «объекта» и извлёк из него, бумажник. Однако «объект» был, по-видимому, человек чуткий. Он уловил что-то неладное и схватился за карман. Вор тут же допустил оплошность: он на полном ходу трамвая соскочил со ступеньки и… в следующий миг был под колёсами заднего вагона. Сообщник вора, притискивавший пассажира, настолько растерялся, что, выскочив из вагона, не дал себе труда даже подобрать бумажник, обронённый попавшим под трамвай карманщиком. И тотчас исчез в толпе.
Мы с Кручининым — не любители такого рода происшествий и не стали здесь задерживаться. Проезжая, я успел только заметить, что нерастерявшийся пассажир, у которого похитили бумажник, довольно проворно выскочил из вагона и бросился к своему бумажнику, лежавшему возле самого трамвайного колеса.
Вероятно, я позабыл бы об этом мелком происшествии, если бы через день о получаемой Кручининым газете московской милиции не натолкнулся на заметку, сообщавшую о том, что под колёсами трамвая погиб вор-рецидивист, ловко ускользавший от преследования уголовного розыска. По приведённой характеристике преступника я никак не мог предположить, что речь идёт о том самом карманщике, падение которого я видел. Но дата и часы происшествия сходились настолько, что ошибки быть не могло. Зачем этому ловкому специалисту по взлому понадобилось лезть в карманы пассажиров, оставалось неясным.
По-видимому, подобное же сомнение возникло и в милиции, так как были приведены точные данные идентификации личности преступника по дактилоскопическим отпечаткам, снятым с трупа. По этим-то отпечаткам и была отыскана карта покойного и с неопровержимостью установлена его личность.
Я показал эту заметку Кручинину,
Прошло дня три-четыре со времени этой беседы, когда однажды утром нас разбудил звонок следователя, ведущего дело Гордеева. Тоном совершенно обескураженного человека он просил Кручинина приехать немедленно. То, что мы от него услышали, способно было смутить кого угодно.
Нынче ночью филиал того же института поселили грабители. Снова вскрыт сейф и снова ошибочно — не тот, где хранились деньги; преступникам ничего не досталось. Они проявляют какую-то последовательную неосведомлённость. Её можно было бы принять за результат неопытности: отсутствует предварительная разведка.
Но обстоятельства вскрытия сейфа исключают предположение о неопытности, во всяком случае у непосредственного исполнителя вскрытия. Шкаф снова вскрыт очень искусно и тем же способом, что и в первый раз. Это убеждает следователя в том, что в обоих случаях действовал один и тот же исполнитель: предварительное насверливание отверстий вокруг замка произведено по треугольнику, точно совпадающему с первым. На краске сейфа остался даже след наложенного трафарета для сверла. Сомнений быть не может: операция произведена одной и той же рукой. И снова, как в прошлый раз, грабитель светил себе стеариновой свечой и снова ушёл через окно. И возле шкафа и на подоконнике стеарин носит следы пальцев преступника.
— На этот раз нам не пришлось дактилоскопировать работников института: в картотеке милиции оказалась карта нынешнего визитёра — вот она, — сказал следователь и положил перед Кручининым дактилоскопическую карту.
Кручинин внимательно просмотрел карту.
— Раз вам точно известна личность визитёра, едва ли составит большой труд отыскать его в Москве. Удивительно только: неужели этот одесский Сёма Кабанчик не нашёл способа сесть в тюрьму там, непременно ему нужно было идти на верную посадку в Москве. Любитель столичных тюрем?
Подумав, Кручинин добавил:
— Полная идентичность действий даёт все основания предположить, что и в первом случае сообщником Гордеева был именно этот Сёма.
— Я сам так подумал, — сказал следователь, — но теперь знаю, что в ту ночь Сёма был ещё в Одессе.
— Наверняка?
— Абсолютно точно.
— Сколько людей было, по-вашему, нынче?
— Пока не знаю… Сначала я думал, что их было двое. Во-первых, проделанная работа — едва ли под силу одному; во-вторых, я нашёл на пыльном полу под сейфом ещё вот этот след, являющийся, по-моему, отпечатком перчатки, — вот… — следователь положил перед Кручининым.
Кручинин вгляделся в положенный перед ним снимок следа:
— Да, перчатка, — сказал он. — Перчатки из свиной кожи. Итак?
— Итак, я подумал, было, что их двое. Но потом убедился: Сёма, или сёмино привидение, был в одиночестве. На стенке, по которой спустился из окна преступник, — только один след упиравшихся в неё ног.
— Как всегда две царапины? — спросил Кручинин.
— Нет, он был в обуви на каучуке. Никаких царапин. Просто след резины на кирпичах.
— Ну, а откуда перчатки?
— По-видимому, сначала Сёма работал в перчатках по рецепту какого-нибудь американского
