- Думаешь, таможня не пропустит?
- То есть?
- Ну, заподозрят в контрабанде.
- Тетя, милая, ведь нет никакой таможни!
- Не считай меня невежей! Я ведь путешествовала! Но если ты думаешь, что не отберут, оставь! Там рядом туалетная бумага (ого, четыре рулона!), и смотри — всюду дезинфицируй руки. И не забудь о клеще!
Я поклялась дезинфицировать и не забывать о клеще и за кофе уже не прислушивалась к тому, о чем тетя все говорила и говорила не переставая. Я думала-думала и наконец решила, что переложу вещи в красную спортивную сумку. Уже собралась было объявить о своем решении, как тетя вдруг вскочила и бросилась к шифоньеру с криком: 'Ох уж этот склероз! Раздевайся!'
Предчувствуя недоброе, я сняла джинсы. Моя тетя — портниха, причем довольно умелая. Она умеет шить даже джинсы и спиральные юбки. Другим. Но только не мне,
- Гнаться за модой тебе ни к чему. Умную женщину тогда лишь узнаешь, когда она заговорит. — Это обычная тетушкина присказка.
И я раскрыла рот. Раскрыла рот, чтобы сказать множество умных слов, но спазма сдавила горло, потому что мне протянули нечто невыразимое. На плечиках висела какая-то крысино-серая бесформенная мерзкая штуковина.
- Твой дорожный костюм! Молодая дама без дорожного костюма — это дурной тон.
В таком случае не хочу быть дамой. Хочу быть простым человеком!
- Да примерь же! Может быть, он немного великоват, но платье-костюм из столь дорогой ткани молодой девушке ведь шьют не каждый день. Жемчужно-серый, с английским воротником — всегда модно.
Ах, так, стало быть, выглядит знаменитый жемчужно-серый цвет, описанный в романах!
- Не верю!
- Возможно, он немного ближе к цвету кхаки!
- Пусть хоть какого цвета, я этого не надену!
Принялась натягивать на себя джинсы. Тетя склонилась над столом и… заплакала! В самом деле — пустила слезу!
- Такова твоя благодарность! — Тетя Мария всхлипывала. — Я целую ночь глаз не сомкнула, девять раз измеряла и кроила. Теперь… не подходит…
Мне стало жаль ее. 'Всему конец'' — подумала я и нырнула в крысиность цвета «кхаки». Будущее эстонской литературы представилось мне печальным, когда я подошла к зеркалу: по крайней мере, те писатели, которые поедут в этом роковом автобусе, умрут со смеху. Дорожный костюм 'молодой дамы' оказался таким широченным и длиннющим, что даже пояс, который я затянула до последней возможности, не спасал положения: ткань цвета «кхаки» болталась под мышками, свисала через пояс.
- Пояс свободно! — скомандовала тетя, оживившись. — Так, теперь надень жакет. Рукава в три четверти. Подними воротник… Элегантная небрежность всегда в моде — это признак хорошего тона, запомни!
У меня в душе поднимался бесконечно-тоскливый, элегантно-небрежный вой.
- Ну вот! — торжествовала тетя. — Профессорам я шить гожусь, инженерам — гожусь, художникам и педагогам — гожусь. А тебе теперь не гожусь? Подними голову! Спину прямо!
В качестве ответной благодарности она позволила мне переложить вещи в спортивную сумку.
К Аэт я должна была прийти в половине десятого. По обычаю, тетя выпроводила меня из дома на час раньше, и я впервые не протестовала: опасалась новых сюрпризов. Мне даже удалось отклонить ее намерение проводить меня: подозреваю, что она и сама стеснялась идти рядом с такой «элегантно- крысиной» особой. Но пока мы прощались, меня настигла новая беда: стал накрапывать дождик. Я, конечно, и не надеялась, что тетя позволит взять складной зонтик, хотя она сама подарила мне его по случаю окончания девятого класса (уж я знаю ее правило: 'Пусть хоть какая-нибудь вещь лежит новая!'), но мне и присниться не могло, что среди тетушкиных запасов скрывается огромный черный зонт почти с меня ростом, а на конце его костяной ручки вырезана собачья морда. Я была в отчаянии, мое 'спасибо!' прозвучало фальшивее, чем когда-нибудь раньше. Схватив зонт, я ринулась вниз по лестнице. Даже на улице сквозь раскрытый зонт-халабуду я чувствовала, как с четвертого этажа тетя нежным взглядом следила за мной, но я не оглянулась. Мне даже показалось, будто сквозь шелест дождя слышится пронзительный тетин голос, напоминающий что-то о калошах, и я пустилась бежать. Быстрее, быстрее — на трамвай! Чтобы — не дай бог! — никто из знакомых случайно не увидел меня прежде, чем я переоденусь у Аэт и покончу с этим маскарадом-карнавалом! Ах, если бы мне ноги и скорость Энна Селлика[3] … Как прекрасно они сочетались бы с этой элегантной небрежностью цвета 'кхаки'.
Но увы, ни ног, ни скорости Селлика взять мне было неоткуда, зато судьба подстроила еще один неприятный сюрприз: на углу, возле магазина «Оптика», я чуть не столкнулась с Мяртом… Все согласно 'закону бутерброда', открытого стариком Ньютоном: бутерброд падает непременно маслом вниз.
Если бы Мярт не поздоровался со мной, этому можно было бы дать два объяснения: он или не захотел меня узнать, или действительно не узнал (благодаря «кхаки» и зонту). Но он поздоровался. Я прибавила скорость и успела вскочить в трамвай за миг до того, как захлопнулись двери. Естественно, 'собачья морда' не желал закрываться, мне чудом удалось втолкнуть раскрытый зонт в трамвай. Потребовалось время и упорство, чтобы он смирно сложил свои черные крылья (при посадке в трамвай сломались только две спицы!). Я чувствовала себя последней неудачницей. Глядя на удаляющееся светлое пятно — плащ Мярта, стоящего возле магазина «Оптика», я мысленно смеялась над собой: 'Но мне пора — меня ждут мои дети!' — сказала героиня, взмахивая огромным черным зонтом'.
Ох! Скорее прочь из города, скорее, скорее!
ГЛАВА 2
Все взрослые почему-то считают, что перейти из одной школы в другую не составляет для детей никакого труда. Напиши на обложке дневника и тетрадей название новой школы — только и всего. Может быть, они думают, что это так же просто, как для них самих сменить одно место работы на другое, где можно получить зарплату побольше или квартиру получше. Похоже, их не волнует, что на старом месте работы остаются люди, с которыми они уже успели подружиться. И подружатся ли они с кем-нибудь на новом месте — это вроде бы для них тоже не важно. А может быть, они ни с кем и не дружат ни на старой, ни на новой работе? Но как бы там ни было у взрослых, а для школьника или школьницы перейти в другую школу — это… словно перенести тяжелую инфекционную болезнь. Конечно, бывают и такие ученики, которые словно с самого рождения знают, чего хотят, и, увлеченные, прут вперед, не обращая внимания на суету вокруг — им все равно, кем их считают. У нас в классе тоже есть такой парень, его зовут Тийт. Он только и делает, что зубрит и считает, считает и философствует. Он может преспокойно наступить тебе на ногу и при этом доброжелательно объяснять решение алгебраической задачки. А когда ты тихонечко начнешь вытаскивать расплющенный носок своей туфли из-под его «копыта», он искренне удивится: 'Гляди-ка, да я наступил тебе на ногу!' Но извиниться не сочтет нужным! Впрочем, Тийт не корчит из себя профессора, если он не занят зубрежкой или еще чем-нибудь таким, ведет себя вполне нормально. Ему хорошо, просто он такой и есть. А я не такая. А я так по-дурацки устроена, что даже спиной чувствую, если кто-то позади меня хочет со мной заговорить. И мне делается дико неловко, если человек не знает, как начать разговор, и я заговариваю с ним первой (хотя этот разговор мне и не нужен), просто для того, чтобы человек не испытывал чувства неловкости.
Для таких тонкокожих вроде меня переход из сельской школы в городскую — мука смертная. В первые
