польском это означает 'стадо' - прямой эквивалент турецкого 'райа', да и вообще польское иго в Западной Руси мало отличалось от османского на Балканах). Осталась лишь вылизанная до глянца картина вольностей и героизма. Согласно 'истории' по Лелевелю поляки являлись исконным населением западно-русского края, включая Киевскую область, потому что происходят от древних полян. А вот Россия, прозываемая исключительно Москвой, изображалась Лелевелем только злой силой, то варварской, то деспотической. Не развивая дальше тему, отмечу что такие активные работники российского просвещения как Чарторыйский и Лелевель возглавляли антирусское восстание в 1830-31, ставившее целью восстановить польскую власть в западнорусских губерниях, а затем несколько десятилетий на Западе возбуждали общественное мнение против России. И если Лелевель производил 'москву' от азиатских народов, даже слово 'русский' было запрещено применять по отношению к великороссам, то другой польский знаток истории, ученый-филолог и поэт Адам Мицкевич, пошел дальше и произвел москалей... от вавилонян. По Мицкевичу имя вавилонского царя Навуходоносор-Небукаднецар - это фраза на москальском: 'Нет Бога кроме царя'.
К тому времени, когда на полную силу заработали Московский и Петербургский университет (а это случилось при николаевском министре просвещения графе Уварове), что должно было, по идее, придать национальных характер образованию, в принципе было уже поздно. Гувернеры и иезуиты сделали свое дело. Заведения Виленского округа наплодили огромное количество гуманитарной интеллигенции, не испытывавшей к России ничего кроме презрения. Особенно восприимчивы к русофобии оказались люди, имевшие польские корни - а с 'разделами Речи Посполитой' в Российской империи возникло до полумиллиона представителей польской шляхты (при численности русского дворянства около 200 тыс.чел.).
Такова была отправная точка формирования российской интеллигенции. 'Отпечаток' Виленского учебного округа (который формально упразднили в 1831) остался на российской интеллигенции на века. Чистым 'виленцем' был, к примеру, обличитель Московской Руси Костомаров или Грушевский, ревностно занимавшийся украинизацией западной России и до и после революции. К 'виленцами' относилось большинство борцов с великорусским 'шовинизмом', 'русизмом' и 'черносотенством' в послереволюционное время; почти сплошь они происходили из западных губерний.
И сегодня, если вы слышите из рта как бы 'российского интеллигента' польское словцо 'быдло', частое словоупотребление слов 'москаль' , 'кацап', 'Орда', или сильно страдательные излияния по поводу 'польской вольности', растоптанной 'москальской тиранией', то будьте уверены это конечный продукт Виленского учебного округа.
Характерной особенностью гуманитарных факультетов российских ВУЗов уже в 19 веке - это то, что они производили интеллигенцию на 'вырост'. Ни компактный государственный аппарат Российской империи, ни частный сектор не мог принять такого количества гуманитарных 'специалистов'. Разбухающая надстройка давила всей массой на слабые ножки базиса. (Умеренно-постепенное развитие хозяйственного базиса определялось природно-климатическими особенностями страны, к тому же не имеющей колоний и выдавливаемой западными 'партнерами' с наиболее выгодных направлений мировой торговли). Отсюда у нашей интеллигенции постоянные 'поиски места', ненависть к государству и лизоблюдство по отношению к 'сильным мира сего', аристократам или представителям крупного капитала, которые могли дать денег на журнал, пригласить в домашние учителя, позвать на обед с осетриной или посодействовать в поиске места. (Это подробно описано у Розанова.) Характерными были неполная занятость на государственной службе, умение применять политические лозунги для решения чисто эгоистических задач. Численность интеллигенции будет превышать количество реальных мест для них и в советское время, ее перепроизводство станет постоянным фактором.
В начале 20 века Российская империя, которую модно было выставлять в роли полицейско- авторитарного монстра, имела в три с лишним раза меньше служащих полиции, чем Французская республика (где населения было в 4 раза меньше и территория в 40 раз меньше), зато в три с лишним раза больше периодических и книжных изданий общественно-политической направленности.
Итак, ещё до революции особенностями российской гуманитарной интеллигенции была чрезмерная численность, неприязнь к историческому русскому государству, особенно допетровскому, к традиции, психологическая и информационная зависимость от запада. Она и сформировала отношение к русской истории, традиции, к православию, к традиционной морали, а если напрямую, неприятие русской истории, характерное для российского образованного сословия уже в начале 20 в.
Все эпохи прямого историотворчества, когда гуманитарная интеллигенция переходила от писания книг и статей, читания и слушания лекций к заговорам, бросаниям бомб, расстрелам 'черносотенцев' и 'монархистов', дележу собственности, оказались напрямую связаны между собой. Для гуманитарной интеллигенции 'как' было важнее, чем 'что'. С разным успехом она могла ратовать как за социалистические, так и за либеральные преобразования. Это всегда являлось лишь формой, а содержанием было: учредить заново Россию, покончить со 'старым режимом' ( термин этот идет из первой перестройки начала 1860-х), избавиться от меньшей или большей части исторического наследия, включая земли и население. В общем, построить утопию или на ровном месте, или изрядно перепахав субстрат. Причем пейзаж после такого 'перепахивания' уже следующим поколением интеллигенции воспринимался как свинцовые мерзости 'русской жизни'... и всё начиналось сначала.
Но перейдем к обстановке, сформировавшей ДАМа. С питерскими 'мальчиками из хороших семей' я знаком давно. И собственно расклад у меня такой же как у него. Я несколько старше, мне под 50, моя мать также была музейным работником. И в питерской околомузейной среде гуманитарную интеллигенцию можно было наблюдать как в среднестатистической форме и в крайних проявлениях - диссиденты, отказники, самиздатовцы, там-издатовцы, собиратели сталинских 'преступлений' (будущие начальники 'Мемориала') и т.п. Почти все из них были потомками партийных деятелей, комиссаров, 'латышских стрелков'. Руки их предков были в крови, а они собирались мстить русскому народу, что он вырвался их кровавой революционной мясорубки и сумел воссоздать великую страну. Уже тогда была ясно, что Россия не их страна, что русские - не их народ, что традиционная мораль это не их мораль (поэтесса, член Союзписа могла легко переспать с горцем из шашлычной, а распорядитель солженицинского 'фонда помощи политзаключенным' присвоить с себе большую часть посылок и денег из-за рубежа, потом конвертировать их в произведения искусства и вывезти в Израиль ). Все 'диссиденты' были тесно связаны с органами КГБ (посажены оказались очень немногие 'инакомыслящие', остальные 'сотрудничали' и имели возможность вывезти за кордон всё 'накопленное непосильным трудом'). Оставшимся была дана ниша в образовательной и просветительской сфере, включая преподавание гуманитарных наук и писания книг.
Про 'десятки миллионов, расстрелянных Сталиным' или про 'сосланные народы' они говорили тогда под чаёк и хорошую закуску, или писали об этом в Сам- и Тамиздате. Причём с таким подтекстом: остались одни тупые совковые сволочи, которые нас, тонких, нравственных, чувствительных, окружают со всех сторон. А вот обгаживать 'самодержавие', то есть тысячелетнюю Россию можно было с полным чувством. Декабристы (которые хотели разделить Россию на 15 'держав' и ограбить крестьян, оставив им менее 2 дес. земли, вдвое меньше чем мужики имели при царе) стали вполне официальным фетишем в позднесоветское время. Про декабристов можно было писать и публиковать в госиздательствах, подразумевая под 'вышедшими на площадь' себя, а под Николаем I - советское государство. Можно было живописать деятелей 'национально-освободительных движений', Костюшко, Салавата-малавата и прочих джигитов. 'Борьба с царизмом' привечалась в позднесоветском агитпропе, тамошние начальники развивали тему 'революционеров' и 'повстанцев', причем именно тогда, когда государство стало особо хрупким под давлением бюрократий из нацреспублик, вещизма и теневого рынка. В тоже время узнать, как работает западная 'демократическая' машина накопления капитала, высасывая соки из Третьего мира, было практически невозможно, не переиздавался даже фундаментальный труд Розы Люксембург 'Накопление капитала'. Получилось так, что кубинцы и прочие латиноамериканские левые не боролись с западной рок- музыкой и проявлениями 'низменных страстей', но их идеология, при гораздо более слабой материальной базе, оказалось более живучей, сильной и способной к развитию, чем наша. Можно утверждать, что коллапсу позднего советского государства предшествовало абсолютное бессознательное импотентское состояние государственной идеологии.
Это только кажется, что ДАМ является преемником у Путина. Совершенно наборот.
Собирательный ДАМ является учителем Путина.
Путин у ДАМа научился возлагать венки палачу Ленинграда барону Маннергейму.
