– Или как приемная на похоронах, – проворчала Тильда.
– Маленький гусенок исполняет роль Жизели. Кто бы мог подумать, когда ты лазила по деревьям в моих брюках, что ты вырастешь такой грациозной!? Сегодня ты была выше всяческих похвал.
– Как мой брат ты просто обязан был это сказать.
Тильда шумно выдохнула: «Х-ф!..»
– Я знаю, что танцую неплохо, но есть ли у меня такой талант, как, скажем, у Эммы Ливри?
– Ливри? – повторил Марк, – никогда не слышал этого имени.
– Потому что ты живешь в культурном вакууме, дорогой братец. Эмма Ливри – прекрасная танцовщица, одаренная такой грацией, о которой я могу только мечтать. Великая балерина Мария Тальони покинула свое уединение, чтобы заниматься с ней. Говорят, что Тальони даже написала балет для нее.
– Вы еще саявите о себе, – провозгласила Тильда, – в Европе найдется место для двух великих балерин.
– Совершенно верно, – согласился Марк.
В дверь постучали. Кортни услышала тихие голоса и звяканье монет.
– Кто это, Марк? – спросила она.
– П-письмо из-з Кента. Почерк Сары. М-можно распечатать его?
– Нет! Я сама. – Кортни набросила халат, вышла из-за ширмы и вскрыла послание. Прочитав его, она обеспокоенно посмотрела на Марка.
– Ч-что там? – спросил он.
– Мне необходимо поговорить с тобой. Это очень важно. – Тревога, сквозившая в ее взгляде, передалась и брату. – Там что-то не так.
– Я н-не ви-видел Сару с весны, с тех пор как уехал из Брайтона, – сказал Марк. – Она бы-была в Стансуорте, когда отец позвал ее домой, узнав, что около нее вертится какой-то американец. Я в это время был на своей фабрике в Манчестере.
Кортни обдумала сказанное и припомнила, о чем Сара писала ей раньше. Сара часто жаловалась на свое одиночество, на скуку в доме и чрезмерно навязчивую заботу отца. Постоянно твердила, что ей хочется свободы. По тону ее последнего письма Кортни поняла, что Сара дошла до отчаяния. Она даже просила позволить ей приехать в Париж к Кортни и жить с ней.
Кортни во что бы то ни стало надо было повидать сестру, так как она знала, что Сара не из тех, кто ноет по пустякам. Она взглянула на календарь.
– С понедельника у меня четыре свободных дня. Я смогу быть в Оуклей Корте до сумерек.
Перед Кортни возникла Тильда: руки скрещены на груди, подбородок воинственно выдвинут вперед.
– А што с вашими репетициями? Ваши уроки?
– Я потренируюсь…
– Вы не можете ездить и выступать в один и тот же день. Ваши мышцы сведет судорога.
– Но моя сестра нуждается во мне.
– В вас нуждается балет. Мы будем смотреть, што скажет мсье.
– Ш-ш-ш! – Мсье Бонифаций протиснулся в дверь, вытирая потный лоб носовым платком и махая руками. – S'il vous plait![2] Даже снаружи слышно, как вы ссоритесь.
– Она… – начала Тильда.
– Мсье Бонифаций, – вмешалась Кортни, – мне необходимо поехать к отцу в Кент в понедельник утром. Вернусь в пятницу.
Мсье подергал себя за усы и почесал свою лысую голову.
– А как быть с балетом? Что нам делать, если вы вдруг не вернетесь вовремя?.. – спросил мсье, протянув, как бы в мольбе, руки.
– Мадемуазель Деверо знает эту партию не хуже меня.
– Мадемуазель Деверо не вы. Не знаю, как быть.
Кортни испугалась, увидев знакомую морщинку на лбу мсье, означавшую, что он намерен отказать.
– Прошу вас, мсье, клянусь, что буду вовремя.
– Вовремя, то есть, к репетиции в пятницу? – спросил он.
Вздохнув с облегчением, Кортни взяла его за руки.
– Ну, конечно, мсье. Разве у вас был когда-нибудь повод усомниться в моем слове и в моей преданности делу?
Он отрицательно покачал головой и застенчиво улыбнулся.
– Никогда. Поезжайте. Поезжайте к вашей семье. Разве я не уговаривал вас повидаться с отцом?
Действительно, он делал это, надеясь получить пожертвования для балета.
– Не перечьте мне, Тильда, – сказала Кортни, видя, как костюмерша поджала губы, выражая
