При мысли о помещении, сплошь набитом преступниками мужского пола, Андреа запаниковала.
— Но вы хоть оставили текст проповеди, чтобы я могла подготовить ее к воскресенью?
— С каких это пор мы с тобой обмениваемся проповедями? Ты их прекрасно пишешь, и я знаю, что оставил это дело в надежных руках. — Машина остановилась, отец Пол вышел из нее, говоря: — Не провожай меня. До отлета еще целый час, что тебе здесь делать?
— Но, отец Пол...
— До свидания, дорогая Анди. Огромное спасибо за проводы и домашние сладости в дорогу. Я воспользуюсь твоим советом и буду развлекаться на полную катушку. Увидимся через пару недель.
Она смотрела, как крупная фигура священника продвигается к зданию аэровокзала — и вот уже он затерялся в толпе.
Конечно, она была рада за него, но, ведя машину по дороге домой, от всей души пожалела, что отец Пол не улетел неделей позже, тогда ей не пришлось бы ехать в эту тюрьму. Вполне возможно, что Лукас Гастингс придет послушать ее проповедь — от этой мысли сразу стало как-то неспокойно.
Может, стоит позвонить в Духовную коллегию и попросить, чтобы вместо нее послали священника из другой церкви? Однако эта мысль ей не понравилась, потому что она никогда еще не манкировала своими обязанностями — не такой она человек. Кроме того, отец Пол считал, что может на нее положиться, и будет разочарован, если она испугается этого поручения.
Взвесив еще раз все обстоятельства, Андреа пришла к мысли, что отец Пол оказал ей высочайшее доверие, поручив одну из своих обязанностей. Мужские тюрьмы посещают, как правило, мужчины- священники, значит, отец Пол был абсолютно уверен в ее способностях. Как же она может его подвести?
Конец недели Андреа провела, обзванивая ремонтные конторы, и наконец-то нашла ту, на которую можно было положиться: эти люди обещали за скромную плату вполне прилично подновить церковь. Свалив с себя эту нагрузку, Андреа сосредоточилась на сочинении проповеди, которая дошла бы до сердца каждого заключенного. Это было не так легко.
Однако, оказавшись перед чистым листом бумаги, она снова задумалась о судьбе Лукаса Гастингса. Судья провозгласил, что его выпустят через шесть месяцев, если он не будет нарушать порядка. Привык ли он ходить в церковь? Она вспомнила слова отца Пола о том, что мало кто из заключенных верит в Бога, так что возможность увидеть Гастингса на проповеди показалась ей маловероятной.
А что, если он все-таки придет? Узнает ли он в ней присяжного заседателя — одного из тех, кто загнал его за решетку? Она-то его узнает, в этом нет сомнений. Но ведь с того жуткого дня прошло почти три месяца, и распознает ли он в женщине-священнике женщину-заседателя? Тем более что она ни разу не надевала в суд свой пасторский воротник.
К воскресенью Андреа уже чувствовала себя увереннее; проведя утреннюю службу в собственной церкви, она пообедала на скорую руку и повела машину в Ред Блаф — поселок примерно в восьмидесяти милях от Альбукерке. Сидя за рулем, она повторяла про себя слова проповеди; хорошо бы, чтобы они дошли до осужденных и слегка их подбодрили.
Вокруг одноэтажного здания тюрьмы не было ни стены, ни забора, вид у нее был абсолютно мирный. У входа в зал для посетителей часовой проверил удостоверение пастора и проводил ее в небольшую часовню, устроенную так, что она годилась для любой христианской религии.
Войдя в часовню, Андреа услышала голоса, поющие псалмы; отец Пол говорил ей, что заключенные образовали свой хор, и тут она увидела с десяток мужчин, одетых в одинаковую форму цвета хаки, — они репетировали, стоя полукругом у пианино.
При виде женщины кое-кто из заключенных уставился на нее, не скрывая любопытства, но часовой сразу провел ее в небольшой закуток, вернее, отгороженный угол часовни, где она могла бы переодеться. Часовой объяснил, что это помещение с одним столом и двумя стульями используется также как исповедальня.
Часовой ушел, плотно прикрыв за собой дверь. Андреа раскрыла свой чемоданчик и надела белое церковное облачение, потом, захватив все нужное для службы, вышла в часовню. На часах было почти два, времени оставалось немного. Поставив у выхода складной стул (теперь у двери стоял другой часовой), она положила пачку листовок — это были ксерокопии ее проповеди и другие тексты, которые заключенные могли бы, уходя, взять с собой. У алтаря, рядом с кафедрой, она разложила на прямоугольном столике все необходимое для богослужения. Потом подошла к хору, представилась и попросила пианиста о том, чтобы хор начал и кончил службу пением гимнов.
Заключенные разглядывали ее с интересом: кроме посетительниц в дни свиданий, женщин здесь не видели, не говоря уж о священнослужительницах.
Ровно в два часа дня примерно два десятка мужчин разного возраста вошли строем в часовню и заняли места на стульях. Лукаса Гастингса среди них не было — она непременно заметила бы его.
Вздохнув с облегчением, Андреа кивнула хору, и заключенные запели. Дальше служба пошла своим чередом, и у пастора отлегло от сердца. После молитвы и причастия Андреа заметила, что часовой у двери впустил нескольких опоздавших; усевшись в самом последнем раду, они стали ее слушать.
И, только дойдя до середины проповеди — она как раз говорила о том, что и здесь, в тюрьме, можно совершать небольшие добрые дела, — она увидела ЕГО. Только у него было это запоминающееся лицо, эти блестящие темные волосы.
Секунду голос ее дрожал и она пыталась овладеть собой. Не спуская глаз с первого ряда, чтобы не видеть последнего, она наконец закончила проповедь.
— Можно расширить круг этих добрых деяний, можно добровольно помогать тому, кому в жизни повезло меньше вашего, — говорила Андреа. — Во всем мире столько страждущих, что каждому из вас найдется дело, причем в той роли, которую вы сами для себя изберете. Кстати, я привезла для вас тексты, из которых вы узнаете, какую пользу можно приносить людям вокруг вас. Вы можете разобрать их, уходя отсюда.
Потом она благословила собравшихся, хор пропел заключительный гимн, и мужчины шеренгой по одному покинули часовню. Гастингс тоже ушел, видимо, он не заметил ничего подозрительного — у девушки гора упала с плеч. Несколько заключенных подошли к ней, чтобы поблагодарить за слово, обращенное к ним, и пожать руку. Парень лет двадцати с заплаканными глазами задержался дольше остальных и, когда часовня опустела, спросил, не может ли он поговорить с пастором наедине. Он уже получил разрешение у часового.
Не успел парень войти в исповедальню, как заплакал навзрыд. Он просил, чтобы Андреа связалась с его матерью, передала, что он старается исправиться и умоляет его простить. Видимо, его письма к матери возвращались нераспечатанными.
Сердце Анди преисполнилось жалости к парню. Она записала адрес его матери и пообещала, что напишет ей и передаст все, о чем он говорил. Он долго с жаром благодарил ее, потом ушел. Андреа стала переодеваться, спеша вернуться в Альбукерке. День был долгий и утомительный, нервное напряжение, державшее ее с той секунды, когда она увидела Гастингса, теперь обернулось страшной усталостью.
Но, повернувшись, чтобы выйти из исповедальни, она увидела того, кто был причиной всех ее тревог. Он преградил ей дорогу. Андреа приросла к месту, едва дыша.
— Пастор Мейерс? — Голос, который она так и не смогла забыть, прервал тишину. — Можно вас на пару слов?
Она смотрела на него, не сводя глаз, — на большее была неспособна. Раньше она видела его только в строгих деловых костюмах, выбритым и лощеным. Теперь он был другим: облегающая тюремная форма позволяла разглядеть широкие плечи, хорошо развитую грудную клетку, под брюками угадывались мускулистые ноги.
Естественный запах, исходивший от него, нельзя было назвать неприятным, усики над верхней губой и бородка, скрывающая твердую нижнюю челюсть, придавали ему некоторый шарм. Взгляд ее скользнул по волосам: несколько отросшие теперь, они чуть вились на концах, падая на лоб и спускаясь с затылка.
Гастингс тоже разглядывал девушку, ее стройную фигуру и длинные ноги. Восхищенный взгляд не спеша переместился на аппетитные округлости под белым полотняным платьем, которые не смог скрыть даже синий жакет. Пока он так смотрел, ее бросало то в жар, то в холод.
Но вот его взгляд наткнулся на ее пасторский воротник, темные глаза сузились и стали черными как
