Семеро святых из деревни Брюхо

ТИМОША. А Рогов говорит: видишь, Тимофей, яму? Зароем, ни креста, ни могилки не будет. Мать и не узнает, где косточки твои лежат. Я и заплакал. А он дает мне ружье и ставит заместо себя. Я встал. А отец Василий, всю дорогу, как шли, панихиду пел, а тут говорит: «Господи, прими душу раба твоего протоиерея Василия, раба Божьего Прокла...»

НАДЯ. Какого Прокла?

ТИМОША. «...раба Божьего Прокла, раб Божьих Авдотий, Антонины и Марии». Рогов говорит «Стреляй, не то сам в яму пойдешь». Я и выстрелил в Дусю. А ее, как из кресла вынули, Антонина с Маней Горелой держали. Тут Дуся упала. Я еще стрелял, и другие стреляли. Все упали. Тогда брат мой Арсений Рогов говорит: «Вот твое крещение, Тимофей, теперь ты наш. Спустись в яму и сыми с них одежу». Я спустился. Они уж были неживые. Снял с отца Василия рясочку сапоги снял худые. На Дусе одежа такая ветхая, что под руками разлезлась, а на теле вериги, аж до мяса въелись. Попал я ей в самое сердце. Снял с Марьи, с Антонины. А с Мани Горелой снял зипун, а под ним икона привязана. И юбку снял, а Маня-то мужик.

ГОЛОВАНОВ. Как —мужик?

НАДЯ. Двуснастная, что ли?

ТИМОША. Нет, мужик, обыкновенное дело, мужик. Вот кто Прокл-то был, Дусин жених. Я всю одежу наверх повыбрасывал. Потом икону к себе привязал. Вот, возьмите ее от меня. Я погибший уже. Я не могу. (Поднимает рубашку, отвязывает от себя икону и держит перед собой.) А Рогов говорит: яму закопай да приходи, в город поедем. Пройдись по ветерку, тебе полезно. Я закопал и пошел... по ветерку...

Издали слышен зов: «Тимофей! Тимофей!»

ТИМОША. Это меня зовут. Икону спрячьте. (Протягивает ее Наде.)

НАДЯ. Что ты, что ты? Я не могу.

ТИМОША. Ты не бойся, они сейчас уедут, не тронут тебя.

НАДЯ. Не могу я ее брать, я поганая.

ТИМОША. Дядя Коля!

Голованов снимает драный пиджак, привязывает к груди икону, снова надевает пиджак.

ГОЛОВАНОВ. А мы, Надька, все поганые. А некоторые еще и атеисты... Смешно, господа. Мы в него не веруем, а он в нас некоторым образом верует...

Входит Рогов. За ним в отдалении девчонка.

РОГОВ. Ну что, все прохлаждаетесь? Собирайся, Тимофей, едем.

Девчонка наконец осмелела, подошла к Рогову.

ДГВЧОНКА. Дяденька Рогов, меня мамка к вам послала сказать... (Взрывается плачем.) Верка повесилась!

РОГОВ. Чего? Чего говоришь?

ДЕВЧОНКА. Убираться третьего дня пошла, а домой не вернулась. А ее на чердаке Перлов нашел... висит Верка, неживая... с ребеночком...

Рогов сжимает девчонку за плечи, она бьется, потом затихает.

ТИМОША (как будто не замечает брата). Слышите, «Херувимскую» поют? (Задирает голову к небу.) Смотрите! Венец от земли подымается светлый! Это Дусин венец. А вот второй, третий, все светлые, и все в небо идут. И все наши Брюхинские подымаются. Вон! Вот! А Дусин-то выше всех идет! И как светел... А вона еще один, и еще, и седьмой пошел. Маленький, ясенький, только не знаю, чей. В яме их пятеро было.

Надя цепляется за Голованова, все задирают головы, смотрят, куда указывает Тимоша. И Рогов смотрит туда же.

НАДЯ. Заблажил, заблажил малый-то.

Тимоша становится на колени, будто что-то ищет, поднимает с земли довольно большой камень, держит его в ладонях бережно.

ТИМОША. Хлебушка не хотите? Хлебушка? Всем женщинам хлебушка, всем мужчинам хлебушка, всем деточкам хлебушка... Кушайте, пожалуйста.

РОГОВ (кричит). Тимофей!

ТИМОША. Покушайте хлебушка... Покушайте нашего хлебушка...

РОГОВ. Тимоша! Ты что? Ты что?

ТИМОША. Хлебушка покушайте... (Поднимает камень над головой, обращаясь к небу.) Всем хлебушка...

РОГОВ. Вы что, все с ума посходили? Нету же ничего! Нет никаких венцов! И хлеба нет! Ничего нету! Куда вы все смотрите?

Все стоят, задрав головы к небу. Затемнение.

Эпилог

На том же самом месте много лет спустя. У могильного холма, почти исчезнувшего, понуро сидит Голованов. Он в потертом спортивном костюме. В вязаной спортивной шапке, натянутой на уши (или в бейсбольной кепке).

Появляется персонаж, точно так же одетый – потрепанный спортивный костюм, та же неопределенного цвета вязаная шапка (или бейсбольная кепка) натянута на голову.

В руках два больших пакета. Озирается.

ГОЛОВАНОВ. Эй, мужик, давай сюда. Приземляйся.

ЛЮБА (ходит с опаской поодаль). Какой я тебе мужик?

ГОЛОВАНОВ. Ой, извините. Теперь точно вижу – дама. Сейчас не разберешь, все в одном ходят... Да вы присаживайтесь, не бойтесь. Здесь мое место.

ЛЮБА. Как это ваше? Что, могила эта, или вообще?

ГОЛОВАНОВ. Вообще. Я коренной здешний... житель. Прадед, дед и так далее... Все здешние. Голованов я. Нас здесь все знают. А вы, извиняюсь, откуда?

ЛЮБА. Ну вообще-то из Стерлитамака. То есть ролилась там, в области. А так – из Воронежа.

ГОЛОВАНОВ. Понятно. А здесь – чего?

ЛЮБА. Так. Путешествую... Слышала, здесь места знаменитые. Святые и тому подобное... И праздник какой-то...

ГОЛОВАНОВ. Какой-то! Какой еще праздник! А, простите, как вас...

ЛЮБА. Любовь Михайловна. Люба.

ГОЛОВАНОВ. А меня Николай... Так праздник-то у нас исключительный. А вы правда ничего не знаете?

ЛЮБА. Ну, знаю, что праздник...

ГОЛОВАНОВ. Сейчас расскажу... Извините, деликатный вопрос... Эт-та... а у вас с собой нету?

ЛЮБА (роется в пакете). Немного есть. Случайно... Со вчера... (Вынимает бутылку, разглядывает.) Правда, немного...

ГОЛОВАНОВ (берет из ее рук бутылку). Да мне глоточек только. А то как-то потряхивает, лихорадит, что ли... (Прикладывается к бутылке, пьет.) Тут вот осталось еще... Есть еще...

ЛЮБА. Да не. По мне хоть бы совсем его не было, вина этого... С утра-то...

ГОЛОВАНОВ. Значит, так... Раньше тут была деревня, небольшая такая деревенька, Брюхо называлась. Теперь город Роговск, в честь героя Арсения Рогова. Не помню только, какой войны, той или этой... А раньше, стало быть, деревня Брюхо была.

ЛЮБА. Надо же, какое наименование... Брюхо... Прямо смех.