— Что вы делаете, мистер! Вы не знаете даже, кто он такой.
Мистер Брайтинг и сам только что подумал об этом. Не очень-то приятно ему было видеть, как еле прикрытая окровавленными лохмотьями нога бродяги прижималась к желтой кожаной обивке. Восхищение и заботливость дам снова заставили ого расчувствоваться.
— Я вижу перед собой только несчастного человека. Я выполняю свой долг. Этого достаточно. Строго говоря, мы тоже отчасти виноваты в постигшей его беде.
Мистер Брайтинг и сам улыбнулся по поводу этих забавных рассуждений. Садясь в автомобиль, он приподнял цилиндр и потом долго чувствовал за спиной провожающие его почтительные взгляды.
Хотя пострадавший полулежал с другого края сиденья, нога его при каждом толчке некрасиво подпрыгивала и задевала брюки мистера Брайтинга.
Он отодвинулся подальше и стал смотреть на витрины магазинов и прохожих, стараясь при этом размышлять о либеральной политике Великобритании, чтобы не слышать стонов.
На окраине города, у самого порта, они подъехали к домишку, который оказался довольно сносным. Три этажа, посредине вход. По одну сторону его — сапожная мастерская, по другую — мелочная лавка. В одном окошке второго этажа выставлены модные картинки, дальше — самодельная вывеска медника. Сапожник в фартуке, с засученными по локоть рукавами, выбежал помочь шоферу перенести раненого.
Подниматься пришлось на третий этаж. Впереди шел мистер Брайтинг с ключом. Лестница была деревянная, крутая и ужасающе грязная. До грязно-бурых перил нельзя было притронуться — перчатки прилипали. На площадке второго этажа навстречу выскочила стая любопытных ребятишек. Они больше смотрели на него и цилиндр, чем на раненого…
«Трущоба, достойная пера Диккенса», — подумал мистер Брайтинг.
Квартира его даже удивила. Две комнаты, а за низкой дверью, видимо, кухонька. Обстановка нищенская, но все блещет чистотой. На маленьких, в четыре стекла, окошках полотняные занавески. Несколько цветочных горшков… Столики накрыты скатерками, на старой продавленной кушетке — ни пылинки.
Человечка уложили на кушетку. Пока его несли по лестнице, встряхивая на каждом шагу, он громко стонал. А теперь лежал тихо, закрыв глаза, стиснув зубы. Хмель, видимо, выветрился из головы, и он очень страдал.
Вошедшая вместе с остальными жена сапожника подала ему пить, подложила под голову какую-то одежку и торопливо вышла — видно, ей не терпелось поговорить с соседками о случившемся. Шофер уехал за врачом.
Мистер Брайтинг, не снимая пальто и цилиндра, прохаживался по комнате. Давешнего умиления как не бывало, он уже начал раскаиваться в том, что ввязался в эту историю. Его ли это дело! Еще в конце концов окажешься скомпрометированным. Нет, никогда не надо слишком поддаваться сентиментальному настроению…
Расхаживая по комнате, он увидел за полуотворенной дверью спинку кровати. Будто ненароком толкнул дверь ногой, она отворилась пошире. Вторая комната была поменьше, но гораздо уютнее. В глубине стояла кровать — простая железная кровать, купленная, вероятно, у торговца подержанной мебелью. Старенькое бумажное одеяло, у изголовья три белоснежных подушки, положенных одна на другую. Письменный столик с надломленной ножкой, этажерка. Книг немного, но расставлены они аккуратно, и, видимо, их много раз перечитывали.
От нечего делать мистер Брайтинг заинтересовался. Оглянулся на лежащего. Глаза у него были открыты — должно быть, боль немного утихла. Мистер Брайтинг шагнул к кушетке.
— Кажется, вашей жены нет дома?
— У меня ее совсем нет, мистер. Шестой уж год…
Мистер Брайтинг опять заглянул в дверь.
— Значит, вы снимаете комнату. Ага, понимаю: ваша хозяйка вдова, владелица мелочной лавки, что под вами, внизу…
Какое-то подобие улыбки скользнуло по лицу человечка.
— Нет, мистер, это моя квартира. В другой комнате живет дочь. Во время войны я работал в мастерской по изготовлению патронных ящиков. Теперь вот больше года болтаюсь без дела. А тут еще вдобавок ко всем бедам… Эх! — Он смешно нахмурил лоб, почесал в затылке и вдруг поморщился. Вероятно, пошевельнулся, и нога опять заболела.
Мистер Брайтинг оживился. Дочь. Какова же дочь у этого человечка? Значит, даже у таких могут быть дочери… Это открытие рассмешило его.
Он вошел в соседнюю комнату. Кровать с тремя подушками… Как это наивно и в то же время романтично. Взял с этажерки несколько томиков. Сентиментальная беллетристика в дешевых изданиях. Книги, видно, читаны-перечитаны, но обращаются с ними бережно. «Романтично, романтично», — бормотал мистер Брайтинг. Все это как-то гармонировало с его сегодняшними приключениями и настроением.
Вдруг мистер Брайтинг нагнулся и взял со средней полки фотографию. Девушка в белом платье — видимо, снялась сразу после конфирмации, как это водится у протестантов. В руках книга псалмов, вид торжественный, серьезный. Мистер Брайтинг всмотрелся в ее лицо, откинул голову, отвел руку с фотографией подальше, потом опять поднес к глазам. «Хм… Не может быть…»
С фотографией в руке он вышел из комнаты.
Человечек взглянул на мистера Брайтинга, сразу понял застывший в его глазах вопрос и кивнул головой.
— Да, это она. Моя Амалия…
— Скажите, а почему она так…
И это он понял с полуслова.
— Видите ли, мистер, мы протестанты. Жена у меня была немка. Я одно время служил курьером нашего консульства в Гамбурге. Там мы с ней познакомились и поженились.
Мистер Брайтинг снова углубился в созерцание фотографии.
— Хм… Удивительно. Сейчас ей лет под тридцать?
— Нет… что вы, мистер! Двадцать второй год. Жена моя умерла через неделю после ее конфирмации. По правде говоря, я с того времени и начал… кое-когда… не то чтобы часто…
— И теперь она содержит и себя и вас… Н-да, с таким личиком это не так уж трудно. Скажем, в каком-нибудь цветочном магазине или модисткой. А если есть еще и любовник, — скажем, буфетчик из солидного ресторана…
— Что вы, мистер, она не из таких! Это верно, она меня кормит. Ну, кто я? Старый пропойца, никчемный человек, камень на шее… Во время войны она служила конторщицей в той же ящичной мастерской. Теперь работает в прачечной Зелигсона, на штопке тонкого белья… Кто я? Старый пропойца, никчемный человек… Что мне теперь сказать ей, как мне ей показаться…
В глазах у него стояли слезы.
Но мистера Брайтинга это не интересовало. Он бодро расхаживал взад-вперед по комнате, поглядывая то в окошко, то на фотографию. К нему вновь вернулось приятное настроение.
«Протестантка… Двадцать два года… Книга псалмов и сентиментальные романы… Кровать с тремя подушками… Романтично!» — Все это возбуждающе действовало на его изощренные чувства… Почти как стакан вина к устрицам…
— В котором часу она возвращается домой?.. Ну, ваша Амалия?
— После пяти. Правда, по дороге она заходит в лавки купить что-нибудь на ужин.
Мистер Брайтинг вспомнил о чем-то и посмотрел на часы. Без пяти минут четыре. Из конторы, значит, все ушли. В конце-то концов проконтролировать какую-то регистраторшу мог бы и управляющий. Что-что, а это можно доверить и ему.
Он прошелся еще раза два по комнате. Опять стал смотреть на фотографию, то поднося к глазам, то отставляя подальше.
Право, какая неожиданность! Он раньше не замечал в себе такого мальчишеского легкомыслия. Это, верно, от шампанского. А быть может, оттого, что в нем еще сохранилась юношеская свежесть чувств. Романтика…
Мистер Брайтинг внутренне улыбнулся. За окном послышался рокот автомобильного мотора. Он
