пригрозить ему пыткой. Он, оказывается, прекрасный выдумщик, когда оказывается перед дыбой.
– Трагедию можно вытащить из кого угодно. Я постарался остаться спокойным:
– Сколько это продолжалось?
– Почти всю ночь. Он держался истории про то, что бумаги твои.
Вот тут в голосе моем прорвалось бешенство:
– Ты возился с ним всю ночь? Не нашел занятия получше?
– Скорей драматурга получше, вроде твоей милости? – Тюремщик захохотал. – В допросе, как и в любой пьесе, главное – подробности. Кид рассказал только сюжет – и то без особого вдохновения. А историю нужно украшать. Где был бы твой «Фаустус», если б ты опустил подробности? Волшебник вызывает дьявола, который что-то там для него делает. Кто бы пошел на это смотреть? Факты – это хорошо, но вся интрига – в деталях. Когда мы познакомились поближе, твой друг выдал кое-что поинтереснее, так что стоило подождать.
– Что он сказал? Старик покачал головой:
– У меня нет времени пересказывать все это. – Он взглянул на меня, и я смягчил его еще одним золотым. Он кивнул, лихорадочно шепча: – Хорошо, хорошо… – Затем, словно в любовном экстазе, вдруг взмахнул дрожащей рукой возле лица. Скоро самообладание вернулось к нему, и тюремщик продолжал рассказ: – Кид говорил много. Частью бессвязно, чушь, которую на дыбе несет любой. – Он покачал головой. – Многие зовут матушку.
– Что он сказал по существу?
– В основном – про тебя. Безбожник, который спит со шлюхами обоего пола и клевещет на Христа, апостолов и Иоанна Предтечу, будто и они предавались тому же греху. – Он сладострастно подмигнул мне. – Сказки о твоих дебошах мы пересказывали друг другу на ночь.
– Если им нужен я, зачем делать такой крюк?
– Если на то есть причина, тебе она известна лучше, чем мне, – сказал тюремщик, презирая вопрос, на который не мог ответить. Затем, пожав плечами, продолжал: – Когда совсем стемнело, наш друг Кид уже был уверен, что ты сам спрятал бумаги в его комнате. Он сказал, ты на все способен ради денег и, быть может, как раз сейчас пользуешься тем, что заработал на его аресте. Он назвал тебя двурушником.
– Я любил его как брата.
Старик услышал страдание в моем голосе и посмотрел на меня. Для этого ему пришлось изогнуться всем телом, и на миг это выглядело первым па злорадного танца.
– Он, похоже, считает, что ты завидуешь его писанине. Что ты подлец, который для наживы сдает друзей властям.
Я закрыл лицо руками и рассмеялся, хотя был готов зарыдать. Старик схватил меня за руку, и его резкий шепот отозвался эхом в пустом переулке:
– Тише, у камней есть уши.
Я покачал головой:
– Стал бы я так легко подличать с человеком, который только и пишет, что о мести.
Когтистые пальцы тюремщика впились в мою кожу:
– Сомневаюсь, что он еще что-нибудь напишет. Кид сказал, ты едешь в Шотландию. Лучше бы так и было.
– Я сам пойму, когда придет время делать ноги.
Тюремщик покачал головой:
– Ты не новичок в этой жизни и постиг, как она устроена. Ты в безопасности, пока они могут тебя использовать. А там… – Он склонил голову набок, нарисовал в воздухе веревку и высунул изо рта язык, как плясун-висельник. – Если хочешь остаться в живых, подумай, что им может быть от тебя нужно. Такой, как ты, всегда что-нибудь придумает. – Он улыбнулся. – Или кого-нибудь. У тебя есть друг, который стоит одной ногой на эшафоте. Засунь в петлю его голову и спаси свою собственную.
– Бесплатный совет?
Старик задрал голову и принялся рассматривать меня, словно пытаясь запомнить во всех подробностях. Все лицо его сморщилось в кривой усмешке, в уголках рта скопилась желтоватая слюна.
– Ты немалого роста, но, если хочешь, на моем верстаке всегда найдется свободное местечко.
Я не мог отвести взгляда от его морщинистой ухмылки. В ладонь тюремщика легла еще одна монета. Он взвесил ее, улыбаясь, словно заслуженной награде:
– Полезно дарить подарки тюремщику и палачу, но лучше никогда с ними не встречаться.
– Золотые слова. Скажи, что привело их в комнаты Кида?
– А то не знаешь?
Я помотал головой. Когда он заговорил, в его голосе звучало эхо тюремных сводов:
– Они думали, он и есть тот самый новый Тамерлан, что прилепил листок на дверь Голландской церкви. Многие говорят, надо было сразу посылать за тобой, но чем-то их привлек Кид. Быть может, доносчик – за голову Тамерлана назначена цена в сотню крон. Может, еще кто. – Он повернулся, чтобы покинуть меня: – Будь осторожен, мой друг. Теперь все дороги ведут к тебе.
Мы расстались и, не оглядываясь, вышли с разных концов переулка. Казалось, я отравлен вонью, тяжестью пыток, выпавших на долю Кида, и дружбой заплечных дел мастера.
Головы преступников, торчащие на кольях вокруг тюрьмы, казалось, улыбаются мне одному. Их остановившиеся взгляды напомнили мне о юноше, которого я увидел однажды в переполненной таверне. Ни один из нас не сказал ни слова, не сделал движения навстречу, но мы знали, что сойдемся этой ночью. Так и было, он увел меня из той таверны, и ночь была сладка.
Я шел дальше, головы ухмылялись мне вслед, и я не мог стряхнуть мысль о том, как мой язык блуждает по их разлагающимся ртам. Тюремщик был прав. Из множества людей, кого я мог предать, есть лишь один, чья жизнь могла, пусть на время, выкупить мою. Я гадал, известно ли ему о моей беде, просчитал ли он ход моих мыслей и не раздумывает ли уже сейчас, пока не поздно, нанести первый удар.
В тени собора Святого Павла есть книги на любой вкус и настроение. Поэзия, проза, песни и сонеты соседствуют с молитвенниками и назидательными сказками. Дамские романы, перевязанные кружевными ленточками под цвет нижнего белья, лежат вперемешку с руководствами для мужчин и сухой теологией. Баллады, по полпенни штука, уродливые гравюры, годные разве что украсить клетушку школяра, скучающего по дому. Болезни лошадей, людей, собак и государств. Как растить детей и просо, как вызывать смех и Дьявола. Описания чудовищных вещей и невероятных преступлений. Итальянские картинки, которые можно смотреть только джентльменам. Здесь найдется все, если только знать, где искать.
Книжные лавки, окаймляющие церковный двор, так же разнообразны, как их товар. Простые палатки, скромные лотки, увешанные брошюрами, и целые трехэтажные дома, набитые сотнями томов. Улей, кишащий ученостью под стать Александрии. Книгоиздателей и печатников осаждают авторы; одни пресмыкаются в надежде пропихнуть свои вирши в станок, другие высокомерно сетуют на невежество торговцев, их привередливость и ничтожные тиражи.
Над каждой дверью болтаются размалеванные доски с таинственными надписями: «Полумесяц» и «Рука», «Святой Дух» и «Святой Агнец», «Голова Быка», «Голова Епископа», «Песьеглав» и «Главенство». Если нужно без следа затеряться, лучше места в Лондоне нет. Ханжи и фаты, скитальцы и вельможи, девицы и старики толкутся здесь бок о бок, и никто не выделяется из толпы.
Книжные лотки, что сгрудились посреди двора, в тот день были открыты с семи утра. Было за полдень, и часы, проведенные за прилавком, отпечатались на лицах книготорговцев. Несмотря на скопление народа, торговля шла вяло. Лоточники закатывали глаза, вздыхали, кривились и вполголоса переговаривались между собой, бросая вокруг настороженные взгляды. Время от времени кто-нибудь внезапно прерывал беседу, чтобы вклиниться между праздными книголюбами. На головы тех, кто листал книги, ничего не покупая, сыпались невысказанные проклятия.
Я искал Томаса Блейза, моего самого давнего и близкого друга, актера, который мнил себя поэтом. Блейз публиковал стихи, от которых взвыл бы и пес, умей он читать. Мало ему было считаться одним из лучших актеров Лондона – он лип к миру поэзии, надеясь до костей пропитаться талантом и всучить читателю собственную стряпню. Где еще искать рифмоплета-неудачника, как не среди книг? Я скоро заметил его, увлеченного беседой с важным седеющим ученым мужем. Я подвинулся ближе и стал слушать.
