После страстных обвинений на кухне задавленное признание Шото несказанно изумило Стерко.
Паренек поднял на отца полные неожиданных слез глаза и произнес жалобно:
— Ты так надолго уходишь, и мне страшно, Стерко… Тебя нет, Зого скандалит… Мне бывает очень страшно!!!
— Как бы страшно тебе ни было, ты и пальцем не должен касаться моего пистолета! — чуть ли не по слогам произнес Стерко. — Это не игрушка!
— Я умею им пользоваться! Ты же сам меня учил!
— Я учил тебя не для того, чтобы ты брал его поиграть! Его не должны видеть даже случайные глаза! А что если кто-нибудь заметит, что это потусторонняя вещь?… — начал Стерко, но взглянул на часы и понял, что пора уходить. — Впрочем неважно. Пока ты еще несовершеннолетний, я буду решать, что тебе можно, а чего нельзя…
Стерко решительно запахнул куртку и пошел к двери.
— Куда ты?
— Надо. Меня ждут, — бросил Стерко, не оборачиваясь.
— Ты вернешься сегодня? — с надеждой спросил Шото.
— Н-не знаю, — неуверенно отозвался Стерко. — Наверное. Но в общем, лучше меня не жди.
Ответом ему был грохот. Стерко обернулся и увидел, как Шото, не вынимая рук из карманов, с размаху колотит ногой по закрытой двери кладовки.
— Эй! — окликнул Стерко, но Шото не останавливался.
Ругнувшись, Стерко рванулся к сыну, схватил его за плечи и встряхнул:
— Спятил, да?!! Прекрати сейчас же!
Поскольку Шото не прекращал, Стерко с размаху ударил его по щеке. Шото вырвался и отвернулся.
— Ты напугаешь Зого! — пробормотал Стерко. Его ладонь горела от удара, а Шото, все так же держа руки в карманах, терся щекой о плечо.
— Его что пугай, что не пугай… — злобно ответил Шото. — Он смирный, пока ты дома, а потом я от него на стенку лезу…
— Ерунду ты говоришь! — недоверчиво отмахнулся Стерко. — Он же совершенно безобиден…
— Да?! — в голосе Шото опять появились слезы. — А это по-твоему что?
Шото вытащил руки из карманов и сунул их Стерко. На запястьях горели борозды свежих царапин, а на левом предплечье вспухли полукружьем следы зубов. Стерко невольно вздрогнул:
— Не может быть!
— Не может? — взвизгнул Шото. — Не может? Значит, это я сам себя покусал? И это тоже я сам, да?!..
Шото распахнул рубашку. На левом боку красовался кровоподтек.
— Мне это надоело, Стерко! Я устал! Устал! — закричал Шото, размазывая по щекам слезы. — Я больше не могу! Тебя вечно нет, а я больше не могу с ним один!
Стерко глянул на часы. На встречу он уже опаздывал. Можно было нагнать, только немедленно оставив рыдающего Шото.
— Шото, я тебе обещаю, что я ухожу ненадолго и в последний раз, — быстро проговорил Стерко. — Потом я возьму отпуск на работе, и мы побудем вместе.
— Ты никогда не держишь слова! — отмахнулся Шото.
Стерко некогда было спорить. Он пожал плечами и пошел к двери, стараясь не слушать, как Шото плачет, прижавшись к стенке.
— Хоть простись с ним, а то он почувствует, что тебя нет, и ему опять будет плохо… — проговорил Шото, когда Стерко уже взялся за ручку двери.
— Мне некогда, — раздраженно сказал Стерко.
Времени совсем не оставалось. А там Лэри…
Но тут же Стерко вдруг посетило странное безразличие. Он уже все равно опоздал. Если он приедет на десять минут позже, Лэри будет вынужден с этим смириться. В конце концов, это Стерко ему понадобился, а не наоборот.
Синяки и укусы на теле Шото изумили Стерко. Он был удивлен и этими повреждениями, и своей ненаблюдательностью.
Никогда раньше скандалы Зого не приводили к таким травмам. Что же случилось? Стерко смутно догадывался, в чем дело. Дети взрослели. И хотя Зого и оставался угрюмым волчонком, физиологически он становился зрелым хаварром. И его подавленное сознание не знало, что ему делать с новыми ощущениями, тревожащими и беспокойно болезненными…
Стерко решительно развернулся от двери и быстро прошел в комнату Зого.
В большой светлой комнате не было ничего. Только толстый пушистый палас от стены до стены. Пол был забросан перемешанными фигурками от огромной мозаики puzzle. Зого сидел, скрестив перед собой поджатые ноги и оцепенело смотрел на маленький кусочек мозаики, выложенный перед ним. Кое-где что-то просматривалось, но в основном фрагменты были соединены кое-как, видимо больной выкладывал их совершенно машинально.
На звук шагов брата Зого даже не пошевелился. Стерко сел на пол рядом с ним и положил руку ему на плечо.
— С добрым утром… Ну, как успехи? О, уже кое-что сложил? Молодец, малыш… Старайся, у тебя все получится…
Братишка угрюмо взглянул на Стерко и процедил сквозь зубы:
— Трудно.
Стерко сжал плечо Зого и улыбнулся с готовностью:
— Конечно, трудно. Но это интересно и очень полезно…
Зого тоже улыбнулся, криво и неуверенно, и повел рукой:
— Помоги мне.
Стерко растерялся. Заниматься ерундой у него не было ни времени, ни желания.
— Сам пробуй, не торопись, у тебя получится, — пробормотал Стерко.
Зого помрачнел. Он отвернулся от Стерко, нахмурив брови, долго смотрел в пол, потом взял ближайший к нему фрагмент мозаики и вставил его с краю, укрепив вниз картинкой.
— Не так, Зого! — спохватился Стерко, но Зого никак не отреагировал. Его взгляд стал угрожающе бессмысленным.
— Слушай, малыш… Шото на тебя жалуется. Довел ты его, видно. Зачем ты его обижаешь? Он старается, помогает тебе… А ты с ним дерешься. Нехорошо так вести себя с братом…
Зого снова повернулся к Стерко, на лице его отразились сосредоточенные попытки вникнуть в услышанное. Наконец, Зого немного виновато пожал плечами и склонил голову:
— Я не нарочно. Больно бывает… — он прижал ладонь к груди и доверчиво взглянул на Стерко. — Вот здесь больно…
Стерко вздохнул и покачал головой:
— Ты уж потерпи, малыш, я знаю, что с тобой происходит. Надо терпеть…
Темно-серые глаза взглянули на Стерко снова без всякого выражения.
Стерко замолчал, негодуя на самого себя. Ну что толку объясняться с несчастным больным ребенком?
— Мне надо уйти ненадолго. Ты веди себя хорошо, ладно? Слушайся Шото, я прошу тебя… Ну, пока!
Стерко погладил его по голове, встал и пошел к двери. За его спиной раздался резкий вскрик. Стерко обернулся. Размахивая руками, больной расшвыривал в разные стороны несчастную мозаику. Содрогнувшись, Стерко вышел в коридор.
— Ну что? — хмуро спросил Шото.
— Да ничего… — проронил Стерко, с шумом выдыхая воздух. — Все то же самое.
— Иногда мне кажется, что он все знает и понимает, и нарочно мучает меня…
— Не возводи напраслину на беднягу, — вздохнул Стерко.
