чем-то полезен и в случае прихода монголов надеялся стать толмачом при князе Всеволоде.
Аваджи поразил его совсем не варварским видом и полным отсутствием запаха немытого тела, которым так отличались кочевники. Кроме того, глаза его никак не выглядели маленькими щелочками, они были большими, чуть удлиненными, с приподнятыми кверху наружными уголками. На лице Аваджи они выглядели как два драгоценных камня черного цвета.
'А нехристь-то красив! — уже без раздражения подумал Любомир. Наверное, взглянув в такие глаза, не одна женщина потеряет голову…'
— Давай знакомиться, что ли, — проговорил он вслух нарочито весело. Я — Любомир, брат Анастасии.
На лице мунгала вместо радости или хотя бы вежливости появилось странное отчуждение. Он отвернул голову и, глядя в окно, сказал:
— Ты — не Любомир.
И, будто пробуя на зуб каждое произнесенное слово, добавил:
— Ана мне говорила, Любомир… другой!
Он явно не хотел произносить вслух слово «горбун».
— Я был горбуном, — сказал Любомир, — но мне повезло. В Холмах живет одна колдунья, которая избавила меня от тяжкого недуга.
'Значит, все-таки колдовство! — с облегчением подумал Аваджи. — И ничего нам в этом селе не показалось. Это колдунья нас морочила!'
— Зря ты лоб морщишь, — насмешливо проговорил Любомир. — Говоря «колдунья», я имел в виду талант знахарки. Прозора — самый настоящий врач, хотя говорят, что женщин-врачей не бывает. Или ты веришь в сказки?
'Видел бы ты такое, как я, тоже поверил бы!' — мысленно возразил Аваджи, но вслух ничего не сказал. Не захотел терпеть насмешек от этого мальчишки!
— Ладно, не сердись, — покаянно тронул его за руку Любомир. — После того, как я выздоровел, со мной иногда такое бывает. Хочется над другими посмеяться. Наверное, оттого, что я слишком долго чувствовал себя хуже других…
— Понимаю, — Аваджи слегка растерялся от такой прямоты.
Любомир ворвался к нему в комнату, где он сидел, снедаемый тоской, один-одинешенек в этом чужом для него мире. Но вот он совсем немного пообщался с братом жены, а уже чувство безнадежности покинуло его.
Снова скрипнула дверь, и в её проеме появилась незнакомая женщина.
— Здравствуй, сынок! — тихо сказала она.
— Мама! — невольно отозвался Аваджи и даже испугался своего порыва. Он сразу догадался, что это — мать Аны, а её голос будто перевернул в нем что-то.
Аваджи смотрел в спокойные, ласковые — такие же зеленые! — глаза, и все в ней казалось ему знакомым и родным. Еще ни разу в жизни никто не приходился ему так близко к сердцу. С первого взгляда. Кроме Аны, конечно.
— Ты не хочешь посмотреть на детей? — спросила его боярыня Агафья, внимательно следя за выражением лица зятя — так ли уж он любил малышей, как рассказывала ей Анастасия?
И тут же все её сомнения исчезли. Глаза Аваджи засияли, он расплылся в улыбке.
— Идем! Скорей! В разлуке я умирал от тоски! — говорил он, направляясь почти бегом именно туда, где Агафья оставила детей с Прозорой.
— Ульдемир! Ойле! — вскричал он, протягивая руки к детям.
Никто не улыбнулся его, казалось бы, немужскому жесту, но Аваджи и не думал о том, как он выглядит со стороны.
На одну руку он подхватил сына, на другую — дочь. Агафья с удивлением увидела, как малышка, до того слишком серьезно глядевшая на мир, улыбнулась отцу.
'Он — хороший человек, — подумала боярыня. — Дети доверяют ему, они чувствуют все лучше нас'.
— Привези Настюшку домой, сынок, — говорила она позже, опять прикладывая платок к повлажневшим глазам. — Сколько же ей без вины-то страдать?
Она почему-то поверила, что Аваджи своего добьется.
Для того, чтобы быстрей догнать тьму Джурмагуна, требовались быстроногие, выносливые лошади. В конюшне Лозы такие имелись. Их держали для торжественных выездов, но об этом никто и не вспомнил: надо, значит, надо!
Детей, как и договорились, оставили у Прозоры.
Аваджи обнял малышей на прощанье и сказал им по-монгольски:
— Я вернусь. И привезу вам мать.
А про себя добавил: 'Или не вернусь никогда!' Шутка ли, он собрался покуситься на то, что великий багатур считал теперь принадлежащим ему. Увезти женщину от человека, возглавлявшего десятитысячное войско!
Ему стало страшно брать с собой Любомира. Аваджи пытался его отговорить, но тот и слушать не захотел. Даже обозлился.
— Уж не считаешь ли ты русских менее храбрыми?
Отчаянный мальчишка! У Аваджи никогда не было братьев, но если бы были, он хотел, чтобы они походили на этого ершистого, честного Любомира.
Глава шестьдесят первая. Хочу, но не могу!
Три всадника мчались во весь опор по зимней дороге, до земли утоптанной копытами тысяч лошадей.
Прошедший впереди тумен Джурмагуна, конечно же, уступал им в скорости.
Все-таки Аваджи пришлось поменять свои планы и взять с собой, кроме Любомира, и бывшего конюшего, потому что иначе тот отказывался давать им лошадей, мол — подумать только, а ещё старый человек! — он не мог отдавать таких дорогих коней в чужие руки, а сам должен присматривать, чтобы в походе с ними обходились как следует.
Любомир в споре не участвовал. Он сразу понял, что Лоза от своего не отступится и все равно с ними поедет.
Долго бы пришлось гнаться за туменом, но, по счастью, впереди располагался город Тузлук, к которому Лоза знал более короткий путь.
Этот городок не станет сопротивляться монголам, как Лебедянь. Да он и не смог бы выдержать такую осаду.
Кроме того, по слухам, в Тузлуке посадник не слишком был силен в воинских делах и поддерживался не всеми горожанами. А монголам всякие распри между урусами только на руку!
Если бы не Лоза, Любомиру и Аваджи пришлось бы куда как труднее! Они так бы и ехали за войском, военачальники которого не знали о другой дороге, позволяющей сократить путь до Тузлука на целых пятнадцать верст!
И успели подъехать к городу на два часа раньше монголов.
Смертельно напуганный их предупреждением посадник в первый момент только беззвучно открывал рот, не в силах осознать страшную весть. И крикнул первое, что пришло на ум:
— Закрыть ворота!
— Не надо, — остановил его Лоза.
Он прекрасно знал, что сопротивление горожанам ничего не даст, потому что город к осаде попросту не готов.
— Что же, по-вашему, поклониться поганым? — истерически вскричал один из бояр посадского окружения.
