Точка зрения

— Мне не хочется обижать полковника, а то я сказал бы ему, что обман хорош тогда, когда он не заметён.

Тем временем из самолёта спокойно вылез лётчик и направился к нам. Это был крепкий безусый парень с пылающим от зимнего загара лицом. Он уверенно подошёл к полковнику и, приложив руку к шлему, отрапортовал:

— Товарищ полковник, курсант Воеводин из учебного полёта прибыл.

Уэллбридж быстро обернулся к Воеводину. Первый раз в жизни я заметил в его взгляде растерянность.

Так же, как во время беседы в школе, Прохор стоял за спиной Уэллбриджа и сердито курил.

III

— Прошу в классы, — сказал полковник и вышел в длинный коридор.

Следом за ним широко шагал Уэллбридж. Его рыжие брови всё еще были удивлённо подняты.

— Встать смирно! — неслось нам навстречу по спальням, где в два яруса высились койки курсантов. Ряды коек уходили вдаль бесконечной вереницей. Койками были заполнены комнаты, залы, коридоры.

— Встать смирно-о-о! — гремело всё дальше и дальше под старыми сводами дома.

Перед сложными чертежами самолётного оборудования, перед вращающейся махиной сверкающего сталью мотора, перед чёрной доской, заполненной формулами, стоят молодые люди. В руках преподавателя — тетрадь с конспектом вызванного к доске. На почерке печать ещё не установившейся молодой руки. Но ответы курсанта уверенны и твёрды. Вызывают другого. Он неверно изображает силы, действующие на крыло самолёта в штопоре.

— Кто соревнуется с Абдуллиным? — спрашивает преподаватель.

— Курсант Кузьмин, — докладывает быстро поднявшийся из-за дальнего стола юноша.

— В чём ошибка Абдуллина? — спокойно спрашивает преподаватель.

Кузьмин у доски. Он исправляет чертёж соревнующегося с ним товарища.

— Я хочу спросить, — неожиданно говорит Уэллбридж и всем телом поворачивается к Кузьмину: — Ваше происхождение?

— Крестьянин села Аксубаево, Татарской республики.

— Раз крестьянин, — внушительно говорит англичанин, — значит, непартийный человек?

— Я хоть и не член компартии, но комсомолец, — отчеканил Кузьмин.

— Вам… трудно учиться? — с запинкой опрашивает Уэллбридж.

Кузьмин с секунду удивлённо глядит на англичанина, на меня, на товарищей и, как бы извиняясь, что вынужден огорчить гостя, говорит:

— Почему же? Я — круглый отличник.

Начальник учебной части — пожилой майор вставляет:

— Итоговая успеваемость прошлого выпуска: отлично — шестьдесят пять процентов, хорошо — тридцать пять процентов. В этом выпуске дело идёт лучше.

Молча, славно удивлённые друг другом, продолжают глядеть один на другого: большой, тяжёлый Уэллбридж с внушительными пучками рыжих бровей над строгими глазами и коренастый, маленький курсант Кузьмин, с лицом, носящим следы оспы, с остриженной под машинку головой.

Англичанин, выходя из задумчивости, спрашивает:

— Школа и… на фронт?

— Безусловно, — твёрдо отвечает Кузьмин. Полковник отворяет дверь класса, раздаётся команда:

— Встать смирно!

Уэллбридж выходит сосредоточенный. Его рыжие брови опустились на место.

IV

Когда на одной из станций Уэллбридж вышел из вагона, мой взгляд упал на открытую страницу его путевого блокнота:

«Быть может, и нельзя поверить всему этому, не увидев собственными глазами всего, что я видел. Но я видел и должен верить. Не смею не верить. Русский рабочий — замечательный лётчик и командир. К этому мы привыкли, и в этом нет уже ничего удивительного. Но, чтобы поверить тому, что тысячи вчерашних колхозников стали отличниками авиационной школы и уходят на фронт готовыми пилотами, для этого нужно самому увидеть их склонённые над тетрадями стриженые головы, нужно своими глазами видеть в самолёте мистера Кузьмина из деревни Аксубаево и его преподавателя мистера Вотинцева — крестьянина удмурта. Страна может дать миллионы пилотов. Это — правда. Несмотря ни на что, она готовит их тысячами. Я этому уже верю…»

Я оторвал взгляд от записи, заслышав твёрдые шаги Уэллбриджа. Он поспешно вошёл с пустым чайником.

— На станции нет воды? — спросил я. Он быстро глянул на свой раскрытый блокнот, сложил его и сунул в карман.

— Нет, я занял уже очередь, — сказал он, делая вид, будто вернулся вовсе не из-за своего блокнота.

Сидящий в своём углу Прохор проводил англичанина критическим взглядом и довольно мрачно пробормотал:

— Чему только их учат в этих колледжах. Не могут понять самых простых вещей. Не стерплю я, друже, и выложу ему свою точку зрения.

С тех пор прошло довольно много времени. Прохор снова уехал на фронт, а меня судьба опять занесла в один из приволжских городов. Войдя в ресторан гостиницы, я сразу узнал широкую спину Уэллбриджа. Он сидел за стаканом чая, от которого сильно пахло коньяком, и сосредоточенно дымил трубкой. Увидев меня, он радостно махнул мне:

— Идите сюда, Ник.

После нескольких приветственных фраз он полез в карман, и я увидел на столе знакомый уже мне чёрный дорожный блокнот. Уэллбридж быстро листал его.

— Как вам это понравится? — сказал он, останавливаясь на странице, которую я хорошо помнил: то была запись о лётной школе. — Полюбуйтесь, — его трубка сердито зашипела, и моим глазам предстала размашистая приписка, сделанная по-русски в конце страницы: «Постарайтесь уверить всех англичан, что из нашего мужика выходит не плохой лётчик. Вам же лучше будет». — Каково? — сердито спросил англичанин. — Я бы дорого дал, чтобы узнать, кто это написал.

Я мог только недоуменно пожать плечами и постарался перевести разговор на другой предмет, хотя готов был поклясться, что где-то видел уже почерк, которым была сделана эта приписка.

Вернувшись к себе в номер, я тотчас лёг. Но стоило мне закрыть глаза, как передо мною тотчас встала та же надпись, сделанная уверенным, твёрдым почерком. Положительно он был мне знаком, — то была рука Прохора.