распространении откровенно антисталинского письма Рютина — обширной антисталинской платформы.
Вроде бы речь идет о невинных шалостях. Но в конкретной обстановке 30-х гг. для Сталина был крайне опасен сам факт существования организованных нелегальных групп, оказывающих воздействие на партийную элиту, предполагающих иную политическую линию. Если в условиях плюрализма «теневой кабинет» борется за власть с помощью более или менее открытых методов и его влияние в стране известно властям, то тоталитарный режим не только лишает оппозицию возможностей открытой борьбы, но и оставляет правящую группировку в полном неведении относительно реального влияния как правителя, так и его врагов. Именно так и воспринимало ситуацию сталинское окружение: «Вы же поймите, в каком положении Сталин оказался! Этакие могиканы — Троцкий, Зиновьев, Каменев… — утверждал Л. Каганович: — Видите, дорогой мой, иметь в условиях нашего окружения капиталистического столько правительств на свободе. Ведь они все были членами правительства. Троцкистское правительство было, зиновьевское правительство было, рыковское правительство было».[7] Конечно, каждое из этих правительств не располагало реальной властью. Но только пока партийные лидеры «второго эшелона» поддерживали Сталина. Между тем в партии росли симпатии к оппозиции, олицетворявшей эволюционную бюрократическую альтернативу, фактический отказ от форсированного создания сверхцентрализованного планового государственно-индустриального общества, переход власти от монолитной правящей группы к кланам партийной бюрократии (как это фактически произошло в 50—60-е гг.).
Политическая биография большевиков не дает никаких оснований для того, чтобы согласиться с гипотезой О. Лациса о том, что «не недостаток ума, а избыток благородства помешал российским революционным интеллигентам вовремя понять и убрать Кобу».[8] Более резонно мнение Л. Фейхтвангера: «Большинство этих обвиняемых были в первую очередь конспираторами, революционерами; всю свою жизнь они были страстными бунтовщиками и сторонниками переворота — в этом было их призвание»[9].
Конечно, с позиций сегодняшнего дня нельзя утверждать, что сталинские обвинения «доказаны в суде». Но также нельзя на этом основании считать несуществующим антисталинское сопротивление с участием вождей идейных течений 20-х гг. Юридический подход искусственно расчленяет историю 20-х и 30-х гг. Мощные политические потоки, разбуженные Российской революцией, внезапно «исчезают», партия превращается в монолит, во главе которого стоит кровожадный маньяк, уничтожающий ради собственного удовольствия и мелкой мести пассивных невинных агнцев (в недавнем прошлом — неуступчивых, полных идей и амбиций революционеров).
Но приверженцы юридического подхода утверждают: нет, не было опасных для Сталина групп и движений. Ведь они не оставили после себя документов, проектов конституций, как, скажем, декабристы или петрашевцы. Но декабристы успели выйти на Сенатскую площадь «в свой назначенный час». Однако могли и не успеть. Александр I получал предупреждения о заговоре, но не принял мер. А если бы принял, мы бы судили о заговорщиках по их признаниям и проектам конституций. Коммунистические лидеры, обвиняемые в заговоре век спустя, признавались в преступлениях, но им не было нужды перед самым арестом писать какие-то проекты программ. Свои идеи они подробно сформулировали в 20-е гг.
Юристы невиновны в возникновении этого подхода, они делают свое дело, устанавливают чистоту доказательств вины в суде. Нечисто доказано — значит не доказано. Но чисто юридические аргументы для историка недостаточны. Неправовые методы следствия в Средние века не позволяют отрицать возможность существования в то время заговоров. Исторический подход требует критического анализа всех доступных источников, сравнения их достоверности с учетом информации, выходящей за рамки следственного «дела».
Юридический подход игнорирует социальную среду, реальное обострение социального противоборства, оцененное Сталиным как «обострение классовой борьбы». Еще Бухарин возражал: какое может быть обострение классовой борьбы, когда капитализм разгромлен? Но сегодня правомерно поставить и другой вопрос: а как его может не быть, когда взбаламучены миллионные человеческие массы?
Стратегия Сталина — наиболее последовательное и грубое проведение марксистского социально- экономического централизма — могла осуществиться только через преодоление сопротивления всех социальных слоев, насильственной трансформации всех структур страны в единую монолитную вертикаль власти. Все должно было сопротивляться этому процессу — личность крестьянина и чиновника, горизонтальные общественные связи, сохранившиеся с начала века, все классы, характер которых болезненно изменялся, и, наконец, сама правящая бюрократия. Потому что в финале начавшегося социального процесса сжатия власти она должна стать послушным инструментом узкой олигархии. Вся классовая мощь бюрократии должна была сосредоточиться в центре абсолютной власти, что противоречило интересам каждого слоя бюрократии в отдельности. К тому же такая перестройка порождала многомиллионные маргинальные массы, часть которых сплачивалась вокруг олигархии в противостоянии более широким правящим слоям, а часть с надеждой ждала крушения большевистского режима.
В 1930–1932 гг. партия столкнулась с крупнейшим после 1921 г. социальным кризисом. В 1930 и 1932 гг. происходили волнения в городах: в Новороссийске, Киеве, Одессе, Борисове, Ивановской области. А это уже недалеко от Москвы. Сталин ответил на бунты не только силой — была введена новая система распределения по карточкам, где наилучшее снабжение предоставлялось чиновникам и рабочим столиц, а также наиболее важных производств, а также «ударникам». В Новочеркасске рабочие крупных заводов не поддержали выступление горожан. Но проблема оставалась серьезной — в провинции могли возникнуть очаги восстаний с центрами в небольших городах. Часть крестьян люто ненавидели коммунистов. Интеллигенция роптала. Среди участников Гражданской войны шли разговоры: «За что боролись?!»
Страна оказалась на волосок от новой революции. Но для революции нужно не только отчаяние. Нужна надежда, уверенность масс в том, что, если свергнуть ненавистную верхушку, страна не окажется в состоянии хаоса. Есть ли достаточно опытные люди, способные взять управление страной на себя?
Сколько бы инакомыслящие ни каялись в ошибках, но в стране не произошло ничего, что могло бы убедить их в успехе сталинской политики. Издержки индустриального рывка Первой пятилетки были колоссальны, разразился голод, а намеченные в 1930 г. показатели не были достигнуты.
Подпольная оппозиция сохранялась и ждала удобного случая, чтобы остановить сталинскую альтернативу и отстранить от власти ее лидера. В условиях авторитарного и тем более тоталитарного режима это называется заговором.
Как отделить реальность от вымысла ОГПУ?
Н. Н. Покровский предложил использовать для анализа документов процессов 30-х гг. методику Я. С. Лурье, рекомендованную для анализа средневековых процессов: в тенденциозном источнике достоверно то, что противоречит тенденции, и не достоверно — что ей соответствует. [10] К этому правилу необходимо дополнение. Реальность может и соответствовать тенденции следствия, но мы имеем право утверждать это, если имеем еще какие-то источники, подтверждающие «тенденциозный» факт.
Что считать «тенденцией» следствия в «делах» 30-х гг.? Инакомыслие подследственных? Их отрицательное отношение к коммунистическому режиму? Наличие антибольшевистских организаций? Готовность поддержать интервенцию? Вредительство? Наличие оппозиционной организации — вопрос толкования. Организацией можно называть и кружок инакомыслящих, и разветвленную партию. Это просто разные организации. Но в условиях острого социального кризиса политические клубы могут быстро превратиться в массовые движения.
Почему сажали «спецов»?
Первая пятилетка сопровождалась арестами «спецов» — инженеров, ученых, публицистов, обвинявшихся во вредительстве и подготовке свержения советской власти с помощью интервентов. Такова «тенденция следствия». Если вынести ее за скобки, останется еще много интересного.
В 1929–1930 гг. ОГПУ заявило о раскрытии нескольких групп, работавших в режиме «теневого
