он в частном разговоре характеризовал коллективизацию как «массовое истребление совершенно беззащитных и несопротивляющихся людей — с женами, с малолетними детьми…»[18]
Меньшевик Суханов рассказывал о своих встречах с Бухариным, на которого возлагал надежды: «Но правые не выступили и уклонились от борьбы. Я высказал по этому поводу Бухарину свою досаду и мнение, что правые выпустили из рук собственную победу. Я сравнивал при этом правых с декабристами, которые были бы победителями, если бы действовали активно, а не стояли бы неподвижно, с войсками, готовыми в бой, на Сенатской площади. Бухарин отвечал мне, что я ничего не разумею… События развиваются в направлении, им указанном… В будущем предстоит перевес отрицательных сторон проводимого курса над положительными, только тогда можно говорить о победе его принципов»[19] . Несмотря на то что для Бухарина эти воспоминания Суханова были неприятны (еще одна беседа с оппозиционным деятелем «за спиной партии»), но никакого «криминала» Суханов не сообщил — речь шла о весне 1929 г., то есть о периоде, когда «правые» открыто противостояли Сталину, до капитуляции Бухарина в ноябре 1929 г.
Не было ничего удивительного, что внепартийная оппозиция симпатизировала правым коммунистам. За это правых можно было попрекнуть: «И вредители из промпартии, и чаяновско-кондратьевское крыло, и громановское крыло, все они чаяли победы правых оппортунистов»[20], — говорил В. Куйбышев. Но все это ненаказуемо.
Неприятности правых коммунистов
«Выбитые» показания на правых коммунистов ничего не меняли. И без них Бухарина можно было унижать сколько угодно. В декабре 1929 г. его вполне лояльная статья «Технико-экономическая революция, рабочий класс и инженерство» была подвергнута унизительной для Бухарина цензуре. Куйбышев, ознакомившись с проектом статьи, отчитывал Бухарина: «Это твое первое выступление после ссоры с партией… Статья выдержана в стиле „как ни в чем не бывало“… как выступал раньше: и за что же меня разносили?»[21] Пришлось Бухарину каяться еще раз в своих «ошибках». Его статья «Великая реконструкция» подверглась нападкам в советских газетах, и только после жалобы Сталину и Куйбышеву «Правда» взяла статью Бухарина под защиту как правильную. Хотим — поправим, хотим — потравим. Сочтем нужным — поддержим. Знай, от кого зависишь.
И без показаний спецов Бухарину, Рыкову и Томскому не доверяли. Время от времени Бухарина подлавливали на «фиге в кармане», попытке провести свои взгляды намеками. Были ли эти упреки сталинистов к Бухарину несправедливыми придирками? Но вот и биограф Бухарина С. Коэн перечисляет основные идеологические «диверсии» идеолога правого большевизма: напоминание о том, что государство «прибегло к самым острым средствам внеэкономического принуждения» (но Бухарин официально оправдывал эти методы), рассказ о преступлениях католической церкви (с намеком на политику Сталина, читавшуюся только очень пытливым взором), напоминание о том, что приближение к коммунизму ведет к отмиранию государства. Бухарин отказался очередной раз каяться на XVI съезде партии. Но 10 ноября 1930 г. Бухарин еще раз публично покаялся и актуально осудил вскрывшиеся внутрипартийные оппозиционные группировки.[22] Он не стал превозносить Сталина, но призвал к сплочению вокруг ЦК. Это Сталин счел достаточным. В 1931 г. Бухарина снова стали пускать на заседания Политбюро. Дела «спецов» этому не помешали.
В это время правые представляли собой лишь тень власти. Реальную хозяйственную власть сохранял Рыков, но, когда Сталин решит, что его квалификация в новых условиях не годится, премьер-министр будет легко сменен. Показания «вредителей» для этого не понадобятся. Но они сыграют свою роль, чтобы убедить одного человека в необходимости снятия Рыкова с поста. Этим человеком был сам Сталин. 2 сентября 1930 г. в письме к Молотову Сталин откомментировал эту проблему так: «Насчет привлечения к ответу коммунистов, помогавших громанам-кондратьевым. Согласен, но как быть тогда с Рыковым (который бесспорно помогал им) и Калининым (которого явным образом впутал в это „дело“ подлец — Теодорович)? Надо подумать об этом».[23] Такие результаты следствия расходятся с его первоначальной версией о том, что след выведет на Бухарина. А если бы и вывел? Рыкова можно было отправить в отставку, Калинина — простить. Бухарина можно было еще понизить в должности и даже посадить. И тем вызвать новый всплеск разговоров о гонениях, жалость к опальному идеологу. Бухарина нельзя было даже выслать из страны — он не оказывал прямого сопротивления, как Троцкий. Он был лоялен системе. Но его идеи были опасны — это была приемлемая для большевиков альтернатива на случай провала пятилетки.
А вот в деле с Рыковым близость премьера к спецам делала его негодным в качестве проводника сталинской политики. Это была последняя капля. Сталин писал Молотову: «Наша центральная советская верхушка (СНК, СТО, Совещание замов) больна смертельной болезнью. СТО из делового и боевого органа превратился в пустой парламент. СНК парализован водянистыми и, по сути дела, антипартийными речами Рыкова… Надо прогнать, стало быть, Рыкова и его компанию… и разогнать весь их бюрократический консультантско-секретарский аппарат»[24]. Сталин мог без труда снять Рыкова с должности уже в 1929 г., но не был уверен в способности кого-то справиться с задачами координации индустриального рывка. Но с этими задачами не справлялся и Рыков, он их саботировал, опираясь на мнение экспертов. Ворошилов предложил Сталину взять дело в свои руки, но вождь отказался. Почему? Принято считать, что Сталина отличало «особое властолюбие, стремление к обладанию не только реальной властью, но и всеми внешними ее атрибутами…»[25] Чтобы объяснить с этой точки зрения не только разительное различие между количеством наград Сталина и, скажем, Брежнева, но и длительный отказ занимать пост предсовнаркома, приходится приписывать Сталину стремление избегать ответственности за дело. Но с 1929 г. Сталин в СССР отвечал за все и нес личную ответственность за успех или провал пятилетки. Но он извлек урок из трагического опыта Ленина: носитель стратегии не должен брать на себя всю хозяйственную текучку. Ничего личного — полновластный глава государства предпочитает иметь управляемого премьера, который будет вести дела и обращаться к арбитру и гаранту стратегии только в сложных или политически важных случаях. На эту роль Сталин избрал преданного друга Молотова.
На пленуме ЦК и ЦКК 17–21 декабря 1930 г. Рыков был подвергнут дружной критике за непоследовательность и старые ошибки. Он опасался отвечать на обвинения прямо, о чем с некоторым злорадством говорил Бубнов: «человек с этакой нарочитой осторожностью ходит по скользкому льду»[26]. Контакты с «вредителями» и зависимость от их мнения играли второстепенную роль в критике Рыкова. 19 декабря Рыков был заменен на посту предсовнаркома Молотовым, а 21 декабря — выведен из Политбюро. Результатом назначения Молотова стало, по словам Сталина, «полное единство советской и партийной верхушек».[27] Разгром «консультантского» аппарата означал торжество партийного аппарата над хозяйственниками, политической воли над экономической компетентностью.
Но для этого не нужно было фальсифицировать процессы, это и так было в воле Сталина, отстранение правых от власти приветствовали даже аппаратчики, недовольные Сталиным и близкие к правым по взглядам. Это подтвердило дело Сырцова — Ломинадзе.
Сталина волновала проблема смены поколений в руководстве. Нужно готовить более молодых лидеров, которым со временем, постепенно можно будет передать руль страны. С. Сырцов и В. Ломинадзе имели репутацию молодых радикалов, и на волне борьбы с «правыми» их выдвинули во второй ряд руководства. Орджоникидзе покровительствовал Ломинадзе, который к тому же вместе со своим товарищем Л. Шацкиным особенно рьяно атаковал правых. Но после победы над Бухариным Сталин «осадил» и Шацкина, а Ломинадзе отправился руководить Закавказской парторганизацией. Сырцов во время Гражданской войны громил казаков (руководил «расказачиванием»), в 1926–1929 гг. возглавлял Сибирскую парторганизацию. Тесня Рыкова, Сталин сделал Сырцова председателем Совнаркома РСФСР (Рыков занимал этот пост по совместительству). Сырцов поддерживал борьбу с правыми, верил Сталину. Но первые итоги «великого перелома» разочаровали Сырцова. В начале 1930 г. он выпустил большим тиражом достаточно
