диван, застеленный какими-то тряпками, и предметы мужской одежды, разбросанные по стулья и креслам.
Я проскользнул внутрь и только тогда разглядел два канделябра утыканных горящими свечами. Они стояли на большом письменном столе. Сам стол был украшен вычурной серебряной чернильницей в виде средневекового европейского города, массивным глобусом и статуэткой летящего ангела.
Перед ним, спинкой к дверям, высилось большое резное кресло, в котором кто-то сидел — была видна рука лежащая на подлокотнике.
Я прокрался вперед, скрываясь за креслом, и увидел на краю стола свою обнаженную саблю. Их благородие титулярный советник Сил Силыч, склонив лысую, с седым венчиком волос голову, через большую лупу рассматривал украшавшие ножны самоцветные камни. Он так увлекся изучением новоприобретенного сокровища, что опомнился только тогда, когда я взял со стола оружие.
Старик вздрогнул от неожиданности, но самообладания не потерял, только бросил на меня из-за плеча быстрый, косой взгляд. Потом повернулся так, что оказался лицом ко мне
— Якши ятаган, бала, — сказал он на ломанном татарском языке и хорошо, по-доброму улыбнулся.
Я поразился такой выдержке и усилил, как говорится, бдительность.
— Абсолютно с вами согласен, уважаемый аксакал, вещь действительно редкая, возможно уникальная, настоящий индийский булат, времен первых крестовых походов, а то и того старее.
Такого поворота событий Сил Силыч не ожидал. Глаза его вспыхнули, как будто в них полыхнул отсвет канделябров. Однако он тут же взял себя в руки и с дробным старческим смешком спросил:
— Так ты понимаешь русскую речь? Вот и молодцом. А как там мой Микула, вы же, кажется, были вместе?
— С Микулушкой, Сил Силыч, вышла промашка. Приказал вам долго жить.
Глаза следователя опять на миг вышли из-под его контроля и полыхнули холодной, беспощадной яростью. Я невольно отступил назад, подумав, что он бросится на меня. Однако старик сумел взять себя в руки и заискивающе, ласково мне улыбнулся, как своему любимому начальнику. Особой нужды в этом не было. Я стоял с окровавленным топором в левой и обнаженной саблей в правой руке и смотрел на него без особого восторга и благоговения.
— Преставился, говоришь? Бог ему судья. Очень плохим был человеком. Я его сам боялся! Зверем был, чистым зверем был покойник! Ну, что ж, собаке собачья смерть! — старик явно не до конца врубился в ситуацию и продолжал парить мне мозги по старой, накатанной схеме. — А ты, значит, теперь здесь! Молодцом! Ты мне сразу понравился. Что ж, думаю, мы сможем поладить.
— Я в этом не уверен, — усомнился я, стараясь говорить так же, как и он, просто, без аффектации.
— Почему же? Паренек ты смышленый, поможешь мне найти Крылова, я сделаю тебе хороший паспорт, и гуляй на все четыре стороны. А захочешь, к себе возьму служить, помогу получить классный чин. Глядишь, дворянином станешь, а то и того выше, графом! Будешь на золотой карете ездить, чего лучше!
— А зачем вам так понадобился Крылов?
— Тебе пока этого не понять.
— Объясните, может, и пойму. Нам теперь спешить некуда. Сами же вы, Сил Силыч, сказали, что я смышленый.
У следователя дрогнули веки. При мне его никто не называл по имени- отчеству, он это помнил и сразу отметил мою непонятную осведомленность.
— А откуда ты знаешь мое прозвание?
— Как же, — с плохо скрытой насмешкой ответил я, — вы человек известный, надворный советник, без пяти минут — князь!
— Ты мальчик, как я погляжу, не так-то прост. И, думаю, не тот за кого себя выдаешь…
— Вы собирались рассказать, зачем вам так понадобился Крылов, — вернулся я к прерванному разговору.
— Он очень опасный человек, — таинственным тоном сказал старик. — Опаснейший! Убийца! Народа погубил — тьму. Сирот ножом на куски резал! А денег награбил, не меряно! Вот я и хотел отчизне службу сослужить, — добавил следователь, приметив, что я не очень поверил в его страшилку. — Мне самому-то, много ли нужно? Хлеба корочку, да кашки тарелочку. Для деток малых стараюсь, чтобы, как призовет меня Господь, с голоду не опухли, по миру с сумой не побирались!
Старик так расчувствовался, что пустил натуральную слезу, и тут же смущенно вытер щеки руками.
— Жена, значит, детки малые? — посочувствовал я. — На молочко не хватает?
— Истинная правда. Ох, как бедуем! Не каждый день маковую росинку во рту держим!
— Значит, деток нечем кормить? — прервал я прочувственную тираду. — А люди говорят, что вы бобыль. Деток, выходит, на стороне прижили?
— Что ты, мальчик, понимаешь, деньги всем нужны: и малым и старым! Я смолоду много лиха натерпелся, в обносках ходил, сухой коркой питался!
— Так ведь это когда было, а сейчас уже есть, поди, лишняя копеечка? Вот пошарю по вашим закромам, может, что и сыщется. А коли не найду — тогда и посочувствую. Только, думаю, у вас не только на молочишко, но и на водочку найдется! — провоцировал я прижимистого старичка.
Удар по святому он воспринял неожиданно нервозно. Оказалось, что и у него есть Ахиллесова пята:
— Ты не посмеешь! — неожиданно закричал Сил Силыч, мечась взглядом по комнате. — Гляди, обидишь сироту, тебя Бог накажет! Будешь гореть в геенне огненной! Мне не денег, мне тебя жалко! Погубишь душу на веки вечные!
— Ну, с Богом я как-нибудь вопрос решу, — успокоил я заботливого старичка.
— Не богохульствуй, неразумный! — заспешил, захлебываясь словами, старичок. — Чужое брать смертный грех! За это ответ держать придется. Ваш басурманский бог тоже, поди, за воровство не похвалит. Увидишь, заставят тебя черти лизать каленые сковородки! Тогда вспомнишь меня! Кровавыми слезами зальешься! Зачем, скажешь, обокрал я немощного, благородного старца. Покаешься, да только поздно будет! Коли хочешь душу спасти, ступай себе с миром. Я тебя не знаю, ты меня…
— Дело в том, что я-то тебя, как раз и знаю, благородный старец. Только что из твоего подвала вылез. Вот и хочу у тебя спросить, сколько ты там людей замучил и убил?
— Мучил! — неожиданно легко согласился Сил Силыч, которому не изменила быстрота реакции. — Но не корысти ради, а чтобы они в муках искупили грехи свои и очищенными предстали перед Господом нашим! Перед ликом его Пречистым! Для их же блага, во имя спасения души!
— Вот и я помогу тебе предстать перед Создателем или Сатаной в муках, нищим и чистым, — пообещал я.
Старик не выдержал и дернулся было в мою сторону, но, увидев нацеленное в грудь острие клинка, откачнулся назад. Лицемерить больше не имело смысла, и лицо его сделалось угрожающе угрюмым. Однако последнюю попытку околпачить юнца он еще предпринял. Следователь отодвинул кресло, вышел из-за стола и встал передо мной, гордо приподняв голову.
