дальнейшее воздаяние Бахусу было уже не во благо, а во вред. Мне предложили остаться в компании на ночевку, но я отказался.
— Значит, с утра и поедем, — предупредил меня приказчик. — Ты, Александр Сергеевич, гляди, не проспи! Ехать надо с утречка пораньше, пока холодок. Ежели проспишь, тогда того, нехорошо будет. Семеро одного не ждут!
Распрощавшись с веселой компанией, я вернулся на свой постоялый двор собирать вещи. Утром следующего дня я встал, как было договорено, на рассвете и напрасно ждал битых три часа, когда за мной заедут. Наконец подводы появились. Я был уже раздражен напрасным ожиданием и сердито спросил у приказчика, почему они так опоздали.
— Пока то, да сё, — ответил он, удивляясь, почему я злюсь. — Путь не близкий, так сразу не выедешь!
— Ты же сам сказал, что ехать нужно «с утречка», — попрекнул я.
— Человек предполагает, а Бог располагает, — утешил он меня народной мудростью.
Позже все прояснилось и оказалось простым и понятным. Мужики не удовлетворились моим угощением, продолжили и сильно перебрали. Это было видно по вялости движений и мутным глазам.
Чтобы как-то вывести спутников из «похмельного синдрома», пришлось после городской заставы сворачивать в придорожный трактир и «поправлять» их здоровье. Возчики с благодарностью приняли новое угощение, после чего мой авторитет разом стал высоким и непререкаемым, но относиться ко мне начали насторожено. На Руси от века не любят богатых и щедрых.
Продвигались мы по родным просторам неспешно, без особых приключений. Отношения между членами коллектива были простецкие и вполне доброжелательные.
Я, как такой же крепостной человек и птица невысокого полета (казачок брата барина), принимался почти на равных.
Чтобы как-то скрасить скучную, скудную жизнь попутчиков, частенько докупал к рациону из каши мясные продукты, вроде любимой крестьянами требухи и сбитней, иногда расщедривался и на выпивку, несколько раз в плохую погоду арендовал на постоялых дворах приличные помещения.
Сначала мужики воспринимали меня как диковинку, но вскоре привыкли и приняли в свою компанию. Я старался вести себя скромно, не бравировать своим «богатством» и вносил посильную лепту в общие трудовые тяготы.
Надо сказать, особенно никому переламываться не приходилось. Ехали мы порожняком, и сложности случались только тогда, когда рвалась дешевая мочальная упряжь, ломалась оглобля или начинала хромать плохо подкованная лошадь. Приказчик оказался мужчиной нервным и при малейших неурядицах впадал в истерику — начинал клясть правого и виноватого и всем мешал. Приходилось его подменять и, как говорится, брать командование на себя.
Однако как я ни старался подстроиться и быть таким как все, отличия все- таки чувствовались, и особенно это проявилось, когда на нас напали какие-то начинающие разбойники.
Вскоре после того, как мы миновали Москву, ранним вечером, из леса, мимо которого мы проезжали, выскочили какие-то оборванцы с дубинами и кистенями. Они окружили наши подводы и, как полагается, предложили на выбор: жизнь или кошелек.
Мои крестьяне оробели, сбились в кучу и не знали, на что решиться. Приказчик, тот вообще заиндевел от ужаса и сделался серого цвета. Я во время атаки в приличном подпитии спал в подводе. С трудом проснувшись от шума и криков, понял, что происходит, и решил вопрос просто и эффектно: пальнул из пистолета в воздух, потом, выхватив саблю, бросился на нападавших с криком:
— Руби их, ребята!
«Разбойники» перепугались и попытались сбежать, но тут мои попутчики пришли в себя, осмелели и почти без сопротивления взяли их в плен.
Когда страсти поутихли и оказалось, что никакого ущерба мои товарищи не понесли, я взялся провести следственные действия. Оказалось, что, как и прежние встречавшиеся мне лиходеи — это обычные беглые крестьяне, доведенные барином-самодуром до полного отчаянья и пытающиеся разбоем заработать себе на пропитание.
Захаркинские, очень довольные великой победой, хотели тут же отвезти разбойников в город и сдать начальству. Я, естественно, против этого возразил, предлагая не «вязать» несчастных, ослабленных голодом и болезнями людей, а накормить, снабдить припасами и отпустить с миром.
Меня по «малолетству» зрелые мужики попытались проигнорировать, тогда я встал в позу и напомнил, кто здесь заказывает музыку. Возчики начали пугать меня мифическим начальством, которое, де, за самоуправство «не похвалит», и попытались пойти наперекор.
Пришлось применить волюнтаристский метод руководства и заставить разбойников развязать. После этого обе стороны начали относиться друг другу вполне доброжелательно, трунить друг над другом и хвастаться удалью и храбростью.
Кончилось тем, что все вместе сели ужинать. Я втайне от попутчиков снабдил «душегубов» деньгами и велел убираться подобру-поздорову.
«Храбрость», наличие оружия и самоуверенность, невзирая на «юный» возраст, сделали меня лидером. Это проявилось в том, что теперь, раньше приказчика, мне подносили чарку, в остальном же отношения остались прежними.
Меня же все сильнее грызла тоска. На душе было пакостно, и не проходила боль в груди. Слишком сильно я прикипел к своей сельской простушке. Начал срываться с нарезки и глушить себя спиртным. Пил я значительно больше крестьян, однако облегчения от этого не наступало, напротив, накапливалось раздражение. С большим трудом мне удавалось сдерживать себя и не заводиться во время неизбежных мелких конфликтов, возникающих в пути.
Между тем, медленное движение постепенно приближало нас к родным местам, и всякие задержки и проволочки делались нестерпимыми.
По рассказам крестьян, молодая захаркинская барыня сразу проявила себя как «дошлая» хозяйка. Я вспомнил милую, скромную Анну Семеновну и пожелал Антону Ивановичу, чтобы из дошлой его жена не стала ушлой. Еще крестьяне рассказали, что на следующий день по приезде в деревню, она тут же взялась ревизовать хозяйство. Такая прыть губернаторшиной племянницы меня немного покоробила.
Глядишь, через годик-другой начнет хлестать сенных девок по щекам, научится помыкать мужем, станет тиранить детей, скопидомничать и откладывать грошик к грошику на покупку нового имения.
Путешествуя с крестьянами в статусе, так сказать, дворового человека, я увидел их жизнь изнутри, начал вникать в беды и почувствовал на своей шкуре, что такое сермяжный армяк. Теперь меня не занимали проблемы грязных постоялых дворов и нерадивых станционных смотрителей, а волновали более жизненные вопросы, например, отношения с любым зачуханным стражником, непреодолимой скалой становящимся на пути.
Прабабушка Анна Семеновна, отправляя крестьян в Шую продавать лен, вряд ли представляла все трудности, которые их ожидали в пути. По моим подсчетам, после всех дорожных поборов, от заработков у крестьян не должно было остаться ни гроша. Грабил их всяк, кому ни лень. Остановит, бывало, будочник наш караван и требует подорожную.
— Это какая буква?! — кричит он на приказчика, держа документ, по своей неграмотности, вверх ногами. — Да я тебя с такой буквой ни в жисть не пропущу! Свертай с дороги, поедете в холодную!
Приходилось или откупаться, или делать многочасовой объезд строгого начальника. Когда я начал понемногу выходить из прострации, ситуацию удалось переломить. Как-то
