взгляд её, устремленный вдаль, видел что-то прекрасное, чего не видели другие… А гребцы, увозя пленных и награбленную добычу, пели дикую победную песнь.
До сих пор я был зрителем высадки, теперь началась посадка: прибыли возвращающиеся из Иерусалима.
С одной стороны борт вынут; Арабы и русские матросы, опираясь друг на друга, стерегут пассажира, который, будучи приподнят снизу, как палка торчит из качающейся лодки; если ее высоко и плавно вскинет волной, он схвачен поперек туловища, и все кончено; но иных успевают поймать лишь за кисти рук и выволакивают, как крупную рыбу. При этом ловцы, чтобы не упасть в воду, должны тащить на себя, и пойманный вступает на Константин, проехавшись лицом и грудью по углу, образуемому палубой и боком судна. Иногда, дотащив поклонника до пояса, ловцы потеряют равновесие, и он снова опустится до самых кистей. Женщины с перепугу падали в обморок.
Коренастый солдатик весь в медалях и с привязанным у пояса чайником, еще из лодки смешил матросов.
— Ишь кавалер-то какой тяжелый, говорили они, когда появившаяся было над палубой голова с серьгою в ухе опять скрылась из виду.
— Небось, не поклонница! Тяни, зная! отозвался голос за бортом.
Прежде чем ступить на ноги, кавалер успел сеять и надеть картуз, сказав: «здорово ребятушки, спасибо вам!» затем сам стал в цепь и с шутками да с прибаутками принялся тащить довольно сомнительную странницу.
— Что за притча, братцы? Щеки-то как полотно белые, а нос красный.
Час спустя капитан быстро вошел в мою каюту, где я лежал, утомленный вышеописанною суматохой.
— Семен Семенович, что с вами? вы взволнованы…
— Конечно, досадно; еще слава Богу, что не на пароходе…
— Что же случилось?
— Пятеро пассажиров потонуло… Лодка, куда сели черномазые с папахами, разбилась о риф саженях в пятидесяти от берега. Американцы, что сейчас приплыли рассказывают… Совсем близко от них; кинулись было спасать, навалились на весла, да те недолго пробарахтались. Один будто все еще держался… подошли, — а это шелковый платок на камне волной полоскало…
— Как, все погибли — и ваша красивая поклонница, и девочка?
— Все…
— И гребцы?
— Бьюсь об заклад, что головорезы выплыли, если только акулы не поглотали.
Капитан умолк. Вероятно он вспомнил странное упорство оставшегося на Константине Черкеса, но не заговорил со мной о предчувствиях. На нас нашло тихое раздумье, как всегда бывает, когда смерть близко пройдет мимо.
II
Всесильно обаяние «мирной пристани» для тех, кого качало трое суток к ряду, и я не могу беспристрастно говорить о Порт-Саиде. В блеске радостного летнего дня он показался мне живым и одухотворенными Я был уверен, что шаловливые, смеющиеся домики с верандами и большими окнами наверно разбежались бы по пустыне, если бы строим гувернером не сторожил их великан-маяк; один бок его был в пятнах табачного цвета; он не просох после дождя и града, что шли здесь третьего дня.
С Константина невесть на какое расстояние видны гряды волн, вздувающиеся пеною на черте песчаного берега, и чудится — то не берег, а та же пена разостлалась гладью докуда хватает зрение. На юге, за городом, другим морем сверкает на солнце озеро Мензалэ, и в ослепительной дали как точка чернеет трехмачтовое судно на пути из Суэца. После гористых берегов, преследовавших вас от самого Константинополя, всею душой впиваешь благодать степного простора.
По сходням прямо с палубы спустился я на широкую набережную. Основанный всего лет десять назад, город находится в поре младенчества; говорят, в будущем он много обещает, но теперь Порт-Саид мил как ребенок, и мне грустно думать, что он с летами вырастет. Дома двухэтажные, один в одень, не успели сплотиться в скудные прямолинейные ряды; тихие и безлюдные улицы только намечены; мостовую заменяют песок и раковины, еще не опозоренные следами колес.
На площади, против гостиницы «Франция», несколько деревьев, покрытых мелкими как бисер коралловыми ягодами, окружили павильон для оркестра и бассейн с нильскою водой (ее гонят посредством паровой машины из Измаилии). Площадь, гостиница, бассейн и в нем золотые рыбки — все одинаково миниатюрно.
Зелени хотя и мало, но породы растительного царства весьма разнообразны. В кукольном садике местного агента Русского Общества есть даже финиковая пальма, немногим выше роста человеческого.
— Эти бобы, вьющиеся на заборе, очень красивы когда цветут, говорил словоохотливый агент, Бельгиец родом;—вообще летом у меня хорошо, все так и лезет из земли, распускаются всякие цветы, если их хорошенько поливать, банан дает роскошную тень, листьев на нем куда больше; mais maintenant que nous sommes en plein hiver… И он вытер фуляром свой потный лоб; жилет его был расстегнут
Хотя Порт-Саид лежит вне поворотных кругов, он имеет совсем тропическую наружность: над верандой, поддержанною легкими столбами, далеко выступили края крыш; попугаи — серые с розовыми головками, зеленые с задранным вверх хвостом, красные с глупым выражением лица — кричат и качаются в клетках; у ворот на привязи сидят беззаботные обезьянки; в лавках— склады китайских изделий и ост- индских редкостей, до того дешевых, что в какие-нибудь полчаса можно окончательно разориться.
И небо, и вода бирюзового цвета… В последний раз прохаживаемся с Семеном Семеновичем по мостику. Пред нами, на носовой части, целое стадо свиней, взятых на борт вчера: от буширита до кухни некуда яблоку упасть. Новым путешественникам отгородили сравнительно мало пространства для того, чтоб они не побились дорогой, но один задохся вследствие тесноты и (по уверению ресторатора, подавшего нам к завтраку свиные котлеты) был выкинуть в море. В Порт-Саиде, когда их грузили — особым способом, за задние ноги — свиньи пронзительно визжали. «Больше от нежности», объяснял капитан; «поверьте, им совсем удобно». В настоящую минуту они хрюкают и грызутся между собою, являл безобразную смесь рыл, ушей студнем, и хвостов завитком.
— Каково зрелище? обратился ко мне Семен Семенович;—не даром свинью свиньей назвали… Знайте же, что Араб хуже свиньи (я просил капитана, как человека бывавшего в Египте, дать мне некоторые напутственные наставления)… Араб во сто раз хуже, и в сношениях с ним советую вам не следовать русской пословице: замахнись да не ударь, иначе он вас сам, если и не ударить, то кровно оскорбить. Первым делом вы конечно купите себе трость…
Я было заикнулся о человеческом достоинстве.
— Человеческое достоинство?… А еще хотите ехать вверх но Нилу, в Нубию… Стыдитесь! Если вы такой деликатный, вам немедленно, из Александры же надо возвратиться восвояси.
И Семен Семенович пришел несколько случаев назойливости и мошенничества Арабов.
— Знаете ли, например, что сделали со мной эти душегубы внутри большой пирамиды. Одного туда не пускают, да я ни за какие деньги не пошел бы один. Повлекли меня за руки двое Арабов с огарками. Сначала спускаешься вниз покатым коридором, аршина в полтора вышины; приходится идти, перегнувшись вдвое; чем дальше, тем душнее. Пот лил с меня градом. Наконец мы выпрямились и полезли вверх; потолок поднялся высоко, еле видно. Идем боком по узкому выступу вдоль стены, под ногами пропасть без дна, по ту сторону в стене тоже выступ… Вдруг искусители оставили мои руки и перескочили на тот бок. Гляжу — сели, свесивши ноги и сидят; огарки приставили вплотную к стене; огонь лижет камень, коптит, и уже ровно нечего не видно, только тени какие-то ходят. «Что же вы, черти?» спрашиваю.
