Он помедлил и, приблизив к ней свое лицо, взялся правой рукой за карман. В руке блеснул револьвер.
— Сейчас поймешь! — зловещим шепотом повторил он.
Рука с револьвером поднялась, нацелилась на Настасью Петровну. Она отвела свою голову в сторону. Сказала спокойно и непонимающе:
— Что ты старуху пугать вздумал? Чай, не маленький баловать. Спрячь револьвер-то! Выстрелит ненароком, шума наделает…
— Ты у меня заговоришь!
Цепкие, хищные руки протянулись к ней.
— Ой, батюшки!
— Молчи!
— Помогите! Помог…
А в это время Витя, внук Настасьи Петровны и командир пионерской дружины, ничего не подозревая о том, что происходит дома, шагал по улице рядом с начальником клуба служебного собаководства Осоавиахима Алексеем Ивановичем Шевченко, уныло прислушиваясь к его словам. Только что закончилась церемония передачи служебных собак, выращенных пионерами, бойцам-красноармейцам, приехавшим с фронта.
До самой последней минуты Витя держался мужественно и старался не думать о том, что наступает час расставания с Джеком. Но когда поводок из его рук перешел в руки другого и Джек, словно поняв, что происходит, тихо заскулил и, ежеминутно оглядываясь, покорно потащился за чужим человеком, сердце мальчишеское дрогнуло и слезы едва не брызнули из глаз. Хорошо, что оркестр в эту минуту заиграл марш и внимание всех присутствующих было устремлено на шеренгу людей и собак, покидавших место церемонии. Витя, отвернувшись, незаметно потер глаза кулаком и, чтобы не разреветься, поспешил уйти из сада. Шевченко догнал его уже у выхода.
Виктор хмурился и не глядел по сторонам. На лице его было написано такое страдание, что Шевченко стало жаль мальчика. Он обнял его рукой за плечи и привлек к себе.
— Ты чего приуныл?
— Нет, я ничего, — поспешно сказал мальчик. А у самого скребли кошки на сердце. Не удержавшись, всхлипнул.
— Как ничего? Я ведь вижу? Небось Джека жалко?
— Нет, я не о том, — не сознавался Витя.
— А о чем?
— Интересно мне, как он на войне себя вести будет?
— Ну, это, брат, тебе лучше знать. Ты дрессировал.
— Со мной он хорошо работает, безотказно. И выстрелов не боится…
— Ну, значит, и на фронте будет хорошо.
— Эх, мне бы его в боевых условиях попробовать…
— Ну, это подождать надо. Мал ты еще.
— Привык я к нему, — вздохнул Витя, и Джек, милый, ласковый Джек вновь возник перед его глазами.
Как хорошо они ходили вместе в лес, на прогулки! Джек носился между кустами как угорелый, гоняясь за мышами и лягушками, но стоило крикнуть: «Джек, рядом!» — и умный пес немедленно возвращался к хозяину и занимал свое место по левую сторону от него. Летом он любил купаться. Пес плавал, как опытный пловец, и мог держаться на воде очень долго, загребая ее длинными сильными лапами. Пожалуй, Вите трудно было угнаться за ним, хотя Витя тоже считался хорошим пловцом среди сверстников.
После купанья, обсохнув на солнышке, лощеный, промытый, Джек выглядел особенно красиво. Шерсть блестела и пушилась, а сам он выступал так важно, с таким достоинством, что все прохожие говорили: «Вот хорошая овчарка!» А сердце Виктора наполнялось счастьем и гордостью.
Зимой они ходили вместе на прогулки. Если снег был улежавшийся и не слишком глубокий, Джек почти не проваливался; Витя надевал на него небольшую сбрую, прицеплял длинные ремни, и Джек мчался как ветер, таща за собой на лыжах хозяина. Он умел ходить и в упряжке, один мог увезти на санках по хорошей дороге взрослого человека. И вот не стало Джека…
— Не горюй, — ласково сказал Шевченко, встряхивая мальчика за плечи. — Ты гордись: на фронт твой Джек поедет! Для того ты и готовил его. А ты подумай, вдруг попадет Джек в часть, где твой отец служит, да еще поможет ему боевую операцию выполнить, а? как тогда? Неплохо! Отец посмотрит — стоп, да это же Джек! Вот, скажет, молодец сын, что такого мне помощника прислал!
— Ну да, — недоверчиво отозвался Витя, отвлекаясь от своих грустных мыслей, — он его и не узнает совсем. Я Джека уж без него воспитал…
— А мы напишем: так, мол, и так, ваш Джек — это тот самый Джек, которого ваш сын воспитывал… понятно? А весной мы тебе нового щенка дадим…
— Вы мне эрдельку, Алексей Иваныч…
— Можно и эрдельку.
— Вот хорошо! — оживился Витя.
— Ну, мне сюда.
— До свиданья, Алексей Иваныч.
— До свиданья, Витек. Приходи завтра на вокзал Джека провожать.
— Приду обязательно!
При мысли, что он еще раз увидит своего любимца, Витя окончательно повеселел и даже принялся насвистывать. Будущее уже не казалось таким мрачным, мысли летели дальше. Отслужит Джек сколько положено и вернется домой, если уцелеет, конечно… А что, разве так не бывает! Вон Серега Лутовцев из Гатчины, еще до войны, писали о нем в газете, отдал собаку; воспитал для границы, переписывался с пограничниками. Сергей сейчас кончает ветинститут, живет в общежитии в Ленинграде и ждет — заберет собаку (уже старую) себе. Демобилизованную… Ребята, отдавая друга, не предполагают, как это тяжело. Сережа приходил и говорил: «А сколько он будет служить?»
Сейчас Витя как-то забывал, что война под стенами Ленинграда и, может, Сергей Лутовцев тоже давно воюет.
Смешные ребята. И он, Витька Крамарин, тоже смешной. Помнится, когда меньше был и просил собаку, щенка, его спрашивали: а что ты с ним будешь делать, чему хочешь научить? С гордостью ответил: «Не кусалась бы и могла ноги вытереть после дождя. Чтобы коврик не пачкать…» Забавно? Ну, чудик! Собака — и вдруг не кусается! что за собака! А что она будет делать на границе, в бою: тоже ноги вытирать?
Вот и дом. Загрохотали тяжелые резные двери подъезда. Витя в два прыжка взлетел на площадку второго этажа и постучал в дверь квартиры. Никто не отозвался на его стук. Постучал еще и, когда опять никто не пошевелился за дверью, нерешительно толкнул ее. К его удивлению, дверь открылась.
— Бабушка, вот и я! Джек завтра на фронт поедет, а мне эрдельку дадут!..
Тишина.
— Бабушка, ты дома?
Какая странная тишина… Только слышно, как звенит трамвай на улице. Вите стало не по себе. На цыпочках он прокрался через переднюю, заглянул в комнату…
— Ой, что это?! Бабушка, кто это тебя?…
Бабушка лежала на полу, руки завязаны за спиной. В комнате беспорядок. Окно открыто, две цветочные банки валяются на боку.
Витя несколько секунд испуганно смотрел перед собой, потом бросился к Настасье Петровне и принялся трясти ее.
— Бабушка, бабушка! Что с тобой?
Настасья Петровна не отзывалась. Глаза у нее были закрыты, губы крепко сжаты, и вся она была как восковая.
Витя развязал ей руки, вынул тряпку изо рта, затем притащил воды из-под крана и плеснул в лицо
