необходимых опытов, обучением авангардного звена рабочих навыкам применения новой технологии…
— Институт зачисляет всю группу в свой штат? — живо поинтересовался Тевосян.
— Нет, Иван Федорович, — донесся из-за спины министра голос Дегтярева, — группа будет в штате рудника, на полном нашем содержании. За институтом — научное руководство.
— Вот это правильно, — поддержал Тевосян. — Надо, чтобы здесь, на руднике, эти люди воспринимались как свои, только тогда можно ждать результатов, только в этом случае будет действовать предложенный Николаем Григорьевичем метод…
Он помолчал, на мгновение задумавшись, добавил с ободряющей улыбкой:
— Метод ПС — Подумаем Сообща. Так, Николай Григорьевич?
Рискованный эксперимент
Из окна гостиничного номера хорошо видны два огромных колеса на верхней площадке копра шахты, на высоте 25-этажного дома. Они одинакового размера, одинаковой формы (со спицами, как у тележных колес) и оба в непрестанном вращении: от мелькающих спиц рябит в глазах. И только одно у них отличие: вращаются колеса в разные стороны. Иными словами, если спицы одного в данную минуту торопятся по ходу часовой стрелки, то спицы второго непременно пойдут против, чтобы в следующую минуту, после небольшой паузы, проделать все наоборот.
Назначение у этих колес-блоков простое: перепускать через себя толстенный канат с привязанным к нему скипом — железным ящиком, в котором поднимают из шахты руду.
Колеса попеременно вращаются то в одну, то в другую сторону, и, послушный их воле, скип то ныряет на полукилометровую глубину — на самое дно шахтного ствола, то, нагруженный рудою, взлетает вверх. Вниз-вверх, вдох-выдох, и при каждом выдохе — по двадцать пять тонн от земных щедрот.
Мелькают спицы, крутятся колеса — днем и ночью, не зная передышки, с противоречащей законам природы неутомимостью вечного двигателя. И это как пульс шахты, как зримое проявление той жизни, которая ни на один час не замирает в земных глубинах.
Всякий раз, приезжая в Таштагол, Дубынин просит администратора гостиницы поселить его в комнате, из окна которой видна была бы шахта. И каждое утро, еще не умывшись, он спешит к окну, чтобы бросить короткий взгляд на верхнюю площадку копра.
Вообще-то говоря, ему и без того прекрасно известно, что шахта живет, дышит — не может не дышать! — однако лишь увидев мелькающие спицы, он обретает душевное равновесие. Такое стало потребностью, непроизвольным, подсознательным ритуалом.
В это утро он подошел к окну с особым чувством. Сегодня будет решаться судьба новой технологии, и еще никто не знает, станут ли в привычном ритме крутиться колеса к концу дня. Больно уж смелый они задумали эксперимент, можно даже сказать — дерзкий. Во всяком случае — небывалый: в истории горных работ ничего похожего не зафиксировано.
Нет, за один день, естественно, ничего не решится, для проведения эксперимента шахта отдана им во власть на целый месяц — с первого по тридцатое апреля, — но уже сегодня с достаточной отчетливостью выявится, оправданной ли была их дерзость, не чересчур ли много на себя взяли.
И то сказать: если до этого выполнение плана добычи руды по шахте — суточного, месячного, квартального, годового — обеспечивалось двадцатью (двадцатью!) блоками, то на апрель решено оставить один (один!), закрыв остальные девятнадцать. И этот один, опираясь на новую технологию, должен обеспечить программу всей шахты. То есть выдать в двадцать раз больше руды, чем добывалось в нем, в этом блоке, до этого.
Закрыты девятнадцать блоков, ушли из них горняки — кого перевели на этот месяц в строительные бригады, кому предоставили отпуска, — даже здесь, в оставшемся блоке, новая технология тоже «предоставила отпуска» большой группе горняков: коренной пересмотр одной из главных операций позволяет высвободить 108 человек.
Мелькают спицы, крутятся колеса, челночит послушный их воле скип: вниз-вверх, вдох-выдох. Спокойное, выверенное годами дыхание. Дыхание, обеспеченное круглосуточной вахтой двадцати блоков. С сегодняшнего дня остается один. А что, если?..
Это «А что, если…» — первая реакция на их предложение поставить эксперимент. Естественно, они подкрепили свое предложение соответствующими расчетами, и все же им задали вопрос: понимают ли, что в случае провала посадят на голодный паек кузнецкие домны?
Собственно говоря, вопрос этот не был для них неожиданностью: сами сто раз задавали его себе. И пришли к сегодняшнему апрелю, все на десять рядов опробовав и проверив. Конечно, на время проверки они не закрывали, как намеревались поступить теперь, большей части блоков — проверка велась в обычной для шахты рабочей обстановке, но все делалось с максимальным приближением к условиям сегодняшнего эксперимента. Только одно дело — опробование и проверка вчерне, для себя, и совсем другое, когда начинаются решающие испытания в присутствии строгой экзаменационной комиссии.
Правда, официально никто этих людей комиссией не именует, но…
Подумав об этом, он невольно вспомнил, как несколько дней назад ему в институт позвонил из Новокузнецка Коваленко. В общем-то, они перезванивались едва ли не каждый день: Виктор Андреевич — главный инженер горнорудного управления, в ведении которого и Таштагол и все другие рудники Горной Шории. Поговорить у них всегда есть о чем. Но на этот раз Коваленко звонил не как должностное лицо, а как один из создателей новой технологии, один из соавторов Дубынина.
— Разрешили, — сказал он будничным тоном, забыв поздороваться.
Дубынин в тон ему по-будничному же спросил:
— На месяц?
— На месяц, как мы и просили. С первого апреля.
— А что сказали?
— Они верят в нас.
— Если можно, подробности, Виктор Андреевич?
— А какие подробности? Никаких подробностей.
Но подробности, оказалось, все же были. Давая разрешение перевести на месяц в порядке эксперимента Таштагольскую шахту на работу по новой технологии, Министерство черной металлургии СССР оговорило: эксперимент должен проводиться в присутствии директоров или главных инженеров сибирских, уральских, среднеазиатских рудников. Естественно, они съедутся не на весь месяц, но с неделю пробудут.
— Этакую комиссию создают? — сорвался с будничного тона Дубынин.. — А вы говорите — верят!
— Никакая это не комиссия, — остудил Коваленко. — Просто в Министерстве считают, что опыт Таштагола достоин того, чтобы его тут же начали перенимать.
— Ну, если так…
После этого они все так же по-будничному согласовали, когда съедутся в Таштаголе, обсудили новосибирскую и Новокузнецкую сводки погоды и дружески буркнули друг другу:
— До встречи!
Но, положив тогда трубку, Дубынин сбросил с себя маску будничности и так грохнул обоими кулаками по столу, что дзенькнули оконные стекла.
— Разрешили!..
Долгим был путь к этому рубежу, к этому апрелю: семнадцать лет! Семнадцать лет поисков, где всем находкам хватило бы места на ладони, а разочарований не утолкать и в грузовик, семнадцать лет борьбы с сомнениями — своими и чужими, с противодействием — вольным и невольным, с устоявшимися представлениями, с инерцией, и инертностью, семнадцать лет, обросших, как репьями, недоброжелателями и одновременно подаривших убежденных сторонников, единомышленников, последователей, друзей…
Тогда, семнадцать лет назад, формируя в Таштаголе первую совместную научно-производственную
