– Увы!
– Если дословно, то: «Добром укроти зло» или «Оседлай зло!» Что-то вроде этого! – Анатолий улыбнулся. – Видите, насколько мудры были наши предки даже в те времена, когда война была способом существования большинства народов!
Он снова внимательно вгляделся в серьги и вернул их Татьяне.
– Это настоящее откровение для меня! Серьги с фигуркой богини Имай! Очень сильный женский оберег! Двенадцатый или одиннадцатый век. В то время кыргызы были великим и могучим народом. Пока не пришел Чингисхан. Берегите их! Это ваша единственная связь с той эпохой!
Он помолчал мгновение.
– Очевидно, вы не все мне рассказали, но это неважно. Поезжайте в Чаадар, Татьяна!..
– Но как… – начала она.
Тут с шумом открылась дверь, и на пороге возник Виктор. Он вытирал мокрый от пота лоб большим носовым платком. Сам он был тоже большим, толстым, с красным распаренным лицом.
– Ну, как тут моя невеста? – Он по-хозяйски вошел в палату.
Следом ввалился телохранитель с огромной корзиной цветов. Татьяна всегда удивлялась, как Виктор, владелец модной художественной галереи, знаток и ценитель живописи, умудряется находить столь нелепые и безвкусные букеты. Сегодняшний был не лучше и своей аляповатостью поражал воображение. Вершиной пошлости в этой чудовищной композиции являлась зеленая пластмассовая русалка, чья голова с огромными пунцовыми губами торчала из цветов и бессмысленно пялилась на мир выпученными по- лягушечьи глазами. Все это
– Я – не твоя невеста! – процедила сквозь зубы Татьяна. – Не бросайся словами. Ты ведь прекрасно знаешь, что никогда не женишься на калеке!
Виктор застыл на полпути к кровати. Глаза его сузились, губы превратились в тонкую полоску, но произнес он почти добродушно:
– О! Юнга мой взбунтовался?
– Брось свои глупые шутки! – почти прошипела она, сожалея, что не может дотянуться до толстого фолианта, который по-прежнему валялся у нее в ногах.
Вот бы запустить им в голову этому самовлюбленному недоумку! Но, видно, мысли ее были не столь сильны, чтобы передвигать тяжелые предметы по воздуху. Фолиант остался лежать на прежнем месте, а она решительно произнесла:
– Забирай свою клумбу и – пошел вон! Больше никаких совместных дел и проектов!
– Постой! – прищурился Виктор. – Как это никаких дел? А кто деньги будет отрабатывать, что я потратил? Тарас Бульба? Прости, у тебя контракт не завтра истекает. Четыре года еще корячиться. И мне плевать, что твои ноги не ходят! Голова и руки работают? И то ладно! Меньше по тусовкам бегать будешь! – Он радостно потер ладони. – Ишь, не по нутру ей, что невестой назвал? Да на кой ляд…
Виктор не договорил, потому что Анатолий схватил его за галстук и молниеносно намотал полосатый язык на кулак.
– Ты-ы-ы! – Голос его дрожал от гнева. – Тварь жирная! Ты и мизинца этой девушки не стоишь! Извинись, погань, немедленно!
– Отпусти! – заверещал ее бывший воздыхатель. – Кто такой? Да я тебя… Мишка-а-а!
Телохранитель, отбросив корзину с цветами, рванулся на помощь хозяину, но археолог отшвырнул его свободной рукой и усмехнулся:
– Лучше не лезь! Я каждый день кайлом работаю. Звездану в лоб, мало не покажется!
Двери вновь распахнулись. В проеме толкались, стремясь обойти друг друга, взволнованный отец, испуганная мать… За ними маячил доктор. Глаза его метали молнии. Он что-то гневно и громко говорил, но все же не смог перекрыть вопли Виктора. Тогда Татьяна подняла руку.
– Папа, – сказала она, – я еду в Чаадар! Не держи меня! – и закрыла глаза, чтобы отключиться от шума и гама, царившего вокруг.
Глава 28
Голос ее удивлял: он звучал то низко, почти по-мужски, то взвивался флейтой. В нем слышалось дыхание степного простора с гонимыми ветром волнами ковыля, табунами диких лошадей, застывшими в небе башнями облаков; песня лилась, казалось, из самой груди Айдыны. Переливчатая мелодия вилась то как дым над костром степняка, то вдруг вспархивала и жаворонком звенела в поднебесье. Песня Айдыны завораживала так же, как завораживает говор горного ручья, бегущего среди замшелых камней…
Мирон распахнул окно. Весенние запахи проникли в избу, вымывая зимние – табака, пота, дровяного чада. Он почти по пояс высунулся наружу. Ослепительно-голубое небо глянуло на него с высоты, посаженая по осени береза ткнулась в лицо клейкими листочками… Худо-бедно, но пережили зиму! Едва-едва хватило хлебных запасов, всю полову вымели. Благо башлыкы выручили, привезли толокна да мяса вяленого и соленого, не дали погибнуть острожным насельникам от голода. От цынги хвойные настои спасали. Хоть и горькие они, пить невмоготу, но на что не пойдешь, если жить хочется.
Айдына и Олена внизу развешивали на веревах постиранные рубахи, порты. Ожила девчонка, окрепла, повеселела. Вон, даже песни распевает. И Адай возле нее крутится, точно пришили пса суровой ниткой к хозяйкиным шароварам. Мирон с каким-то болезненным любопытством наблюдал за Айдыной. То ли весна действовала, то ли еще что, но он почти все время думал о ней. Непонятные были мысли, тревожные… Чаще и чаще он ловил себя на желании коснуться ее руки, дотронуться до нежной щеки, а долгими ночами, лежа на жесткой лежанке, мечтал, что она вдруг подойдет, откинет одеяло…
Все внутри сжималось в сладком предчувствии, по лицу катился холодный пот… Совсем близко Айдына, только протяни руку… Но что-то удерживало его, и днем он старался подолгу не смотреть в ее сторону. Так, бросит мимолетный взгляд, и все! Больше – ни-ни!
Странное дело, но Айдына его чуралась сильнее, чем кого-либо в остроге. Она уже знала с десяток русских слов, ее собеседники чуть больше по-кыргызски, и этого им вполне хватало для общения. Она болтала с Фролкой и Никишкой, посмеивалась над Гаврилой, почтительно внимала Новгородцу и Игнатею. Захарка вырезал ей из чурки деревянного болванчика. Она и с болванчиком общалась. Но, встретив Мирона, закрывалась от него рукавом и убегала, краснея и что-то лопоча по-своему. Может, чувствовала его неподдельный интерес?
Он молча досадовал и с завистью наблюдал, как Олена и Айдына, что-то весело щебеча, плетут венки из первых одуванчиков на пригорке возле часовни, или как Захарка соперничает с ней в стрельбе из лука по старому пню, на котором известкой намалевали круг. Айдына уже не раз обходила парня в стрельбе и в метании копья. Собравшиеся вокруг служивые одобрительно гоготали, когда ее стрела летела точно в цель, и язвительно подначивали Захарку, которому явно не везло, словно кто глаза его отводил от мишени.
Всем пришлась по душе славная, быстроногая и улыбчивая кыргызка. И защитников у нее объявилось много, а первая среди них – Олена! Она вилась над Айдыной, как орлица над орленком, распустив над ней свои мощные крылья. Айдына, судя по всему, тоже души не чаяла в своей спасительнице, которая чудом каким-то отняла девчонку у смерти. До Рождества пролежала раненая на лавке, не вставая, и только на Масленицу впервые вышла из избы. С той поры они так и передвигались по острогу – втроем: впереди – Олена, за ней – Айдына, а следом – Адай! Пес тоже оправился после страшной раны. Остался только розовый шрам на бедре, который так и не зарос шерстью.
Вот она присела на бревно и прищурилась, подставив лицо солнцу. И Мирон вдруг понял, что не представляет дальнейшей жизни без этого тоненького создания, без ее поразительной красоты голоса, ее раскосых глаз, чувственных губ и нежных рук, слишком хрупких в запястьях, чтобы удержать в них саблю или копье…
Тут словно что-то толкнуло его в спину. Ноги сами понесли к выходу. Мирон быстро спустился вниз. Подошел к девушке. Заметил удивленный взгляд Олены и растерянный – Айдыны.
– Пойдем! – Он взял ее за руку.
Она вздрогнула, потупилась, но руку не отняла. Мирон понимал, что все кому не лень с жадным любопытством наблюдают за ним и Айдыной. Но потянул ее за собой наверх, в светлицу. Она едва заметно сопротивлялась, но не настолько, чтобы тащить ее волоком.
