ними нет. Встретятся вечером дома — и поговорить не о чем, да и с дочерьми не найти ему общего языка. Оно и понятно, девчонки тянутся больше к матерям. Что уж скрывать! Давно он понял, что чужие они с Раей… Понял, а вот живет, не в третий же раз ему жениться? Встречаются хорошие, умные женщины, но, как говорится, обжегшийся на молоке дует и на воду… Да и работа у него такая, что весь на виду. И честно говоря — наверное, возраст! — ничего уже и не хочется менять в своей жизни.
Хоть с сыном-то повезло. Особенно война, партизанский лагерь их сблизили. Говорят же — сердце вещает. И в мыслях не было сегодня завернуть в Андреевку, а вот потянуло.
Остановив машину, открыл дверцу и крикнул:
— Он придет! Ты жди… Шура.
Александра молча шла по обочине и смотрела под ноги, тяжелый узел волос подрагивал на голове. Из клеенчатой сумки, которую она несла, торчал розовый детский сачок на длинной ручке.
«Зачем ей сачок?» — размышлял Дмитрий Андреевич, подъезжая к дому.
3
— Там тухлая вода и какие-то длинные белые грибы растут, — вылезая из землянки, проговорил Павел. В руке у него грязная, залитая варом бутылка.
— Бутылка выдержанного самогона? — пошутил Дмитрий Андреевич.
— Под нарами валялась, — ответил Павел. — Помнишь, как такими штуками поджигали в сорок втором немецкие бронемашины?
— Подожди, кто же жил в этой землянке? — стал вспоминать Абросимов. — Вася Семенюк и Харитонов… А как звать, уже забыл.
— Кирилл, — подсказал сын.
— А от моей командирской землянки осталась одна воронка. Посмотри, на дне уже сосенка выросла!
— Мы с Вадькой и бабушкой жили между тех двух сосен. Там тоже воронка, — показал сын.
— Черное болото, — задумчиво глядя на колышущуюся на ветру осоку, проговорил Дмитрий Андреевич. — Если бы не мать, мы не переправились бы через него, — одна она знала тропу.
— А каратели побоялись идти за нами, — сказал Павел. — Я, помню, один шаг сделал в сторону — сразу по пояс провалился в «окно». Вадька помог выбраться.
— Пройдет еще десять лет — и от нашего лагеря не останется и следа.
— Ребятишки нашли за Утиным озером сбитый «юнкерс», — вспомнил Павел. — А здорово было бы его приволочь сюда! И хотя бы одну землянку сохранить такой, какой она была в войну.
— Займись, — сказал отец. — Экспонатов тут для партизанского музея хоть отбавляй.
— Музей в лесу? — усомнился Павел. — Все-таки далеко от Андреевки.
— Когда-нибудь люди по крохам будут собирать все, что осталось от войны, — проговорил Абросимов. — И позеленевшая гильза станет ценным экспонатом… Потолкуй с поселковыми комсомольцами. Пусть собирают в лесу военные трофеи.
Павел смотрел в просвет между соснами, хмурил лоб. Сейчас он очень походил на отца.
— Трофеи… — пробормотал Павел. — Мы с Вадькой где-то тут неподалеку зарыли две цинковые коробки из-под патронов. Там немецкий бинокль, парабеллум, патроны, фляга, два ремня с белыми бляхами, ну которые фрицы носили…
— Вспомнишь, — заметил отец.
— Вадька зарывал, я стоял в стороне и наблюдал, чтобы никто не увидел… Кажется, я был вон там! Да нет, там стояла сосна с кривым суком. Ее что-то не видно.
— И мне ничего не сказали, — упрекнул отец.
— Ты бы отобрал парабеллум, — улыбнулся сын. — Да и Семенюк на него позарился бы. Он парабеллумы забирал для разведчиков.
— Отчаянный командир был, — вздохнул Дмитрий Андреевич. — И вас, чертенят, приучил к дисциплине.
— Ты прав, отец, — сказал Павел. — Мы откроем музей партизанской славы. Хотя бы ради памяти погибших.
«Виллис» стоял на травянистом бугре, неподалеку голубело небольшое лесное озеро. Солнце вынырнуло из-за облаков, и бор сразу просветлел, стал прозрачным и теплым. Красивый, голубой с розовым брюшком, поползень совсем рядом с ними скользил головой вниз по стволу.
Когда они вышли к Утиному озеру, Павел предложил выкупаться.
— Я еще в этом году не купался, — с сомнением ответил Дмитрий Андреевич, глядя, как ветер гонит рябь к берегу. Камышовые метелки гнулись, скрипели.
Павел сбросил тенниску, светлые брюки, покосившись на стоящего в нерешительности на берегу отца, выскользнул из трусов и в чем мать родила поспешно бухнулся в озеро, подняв тучу серебристых брызг.
— Здорово! — на все озеро крикнул он. — Вода терпимая, пап!
Светлые глаза сына смотрели на него, сверкали в улыбке белые зубы. Похож на него Павел, а ростом даже чуть выше. И в университете учится на историческом факультете, пошел по стопам отца…
— Эх, была не была! — пробормотал Дмитрий Андреевич.
Быстро разделся и осторожно вошел в мелкую у берега воду. От ступней к коленям поползли мурашки — вода-то холодная! А сын плескался уже почти на плесе, где озеро было темнее, в нем отражалось большое овальное облако. Павел смеялся, что-то говорил, но Дмитрий Андреевич, набрав в легкие воздуха, окунулся с головой и, отдуваясь, саженками поплыл к сыну. Ему вдруг тоже беспричинно стало весело, захотелось закричать что-нибудь озорное на все озеро, но сдержался: уже немолодой, вроде бы и неудобно.
Когда они, одетые, с мокрыми волосами, лежали на берегу, сын сказал:
— Помнишь, перед войной мы ходили с тобой за грибами — их тогда была прорва, — я тебя спросил, почему ты ушел от нас с матерью… — Он поправился: — Волоковой. И помнишь, что ты мне ответил?
— И что же я тебе ответил?
— Ты сказал, что ответишь на этот вопрос, когда я стану большим.
— И теперь ты знаешь, почему я развелся?
— Я и раньше догадывался, а теперь знаю: ты не смог бы с ней жить. Даже ради меня.
— А я иногда подумываю: может, зря я ушел от Александры… — вздохнул Дмитрий Андреевич. — С годами люди меняются.
— Ты думаешь, она стала лучше? — удивился сын. — Я не хотел бы, чтобы мой сын задал мне такой же вопрос.
— Есть вопросы, на которые может дать ответ только сама жизнь, — усмехнулся Дмитрий Андреевич.
Павел медленно водил черной пластмассовой расческой по густым волосам и смотрел на камыши. Они шевелились на ветру, над ними порхали тоненькие синие стрекозы.
— Я женюсь один раз и навсегда, — убежденно сказал Павел.
— Тогда не торопись, сын… Как говорит твоя бабушка: «Не тот богат, у кого много добра, а тот, у кого жена хороша». А ты так к ней и не заходишь? — спросил Дмитрий Андреевич. Хотя голос его прозвучал почти равнодушно, но Павел понимал, что для отца его ответ на этот вопрос много значит.
— У Волоковой тяжелый характер. Я не живу дома с войны, Игорь сбежал от нее в сорок третьем. И потом этот… Шмелев!
— Карнаков, — поправил отец.
— Выйти замуж за врага!..
— Она ведь этого не знала. Я хочу, чтобы ты был справедливым к ней, — твердо сказал Дмитрий Андреевич. — Она твоя мать. Знает, что ты приехал, будет переживать, а сама не придет к тебе.
— Ты говоришь, — не знала, что Карнаков шпион? — горячо заговорил Павел. — А потом? Когда