Он ощутил материнскую руку – прохладную, как река, – на своем лбу.
– Голова болит? – обеспокоенно спросила она.
В какой-то момент проснулся и отец. Сейчас оба родителя склонились над кроватью – две половинки одного целого, на лицах написаны боль и сострадание. Крис повернулся к отцу и потянул подушку на лицо.
– Дома тебе станет намного лучше, – заверила мать.
– На эти выходные я возьму напрокат дерево-распиловочный станок, – добавил отец. – Если врачи скажут, что ты вполне здоров, то не вижу причин, почему бы тебе мне не помочь.
Дерево-распиловочный станок? Чертов дерево-распиловочный станок?
Мать обняла его за плечи.
– Дорогой, не стоит сдерживать слезы, – сказала она, повторяя одну из миллиона банальных фраз, как ее учил минувшим вечером дежурный психиатр.
Крис не собирался убирать подушку от лица, поэтому мать схватила ее за уголок и тихонько потянула к себе. Подушка упала на больничную койку, обнажив пунцовое, разгневанное лицо Криса. В глазах его не было ни слезинки.
– Уходите, – раздельно, по слогам произнес он.
И услышав, что в конце коридора приехал лифт, он поднес дрожащие руки к лицу, коснулся переносицы и сухих глаз-зеркал, пытаясь понять, кем же он стал.
Джеймс скомкал бумажную салфетку и засунул ее в свой стаканчик из-под кофе.
– Что ж, – сказал он, взглянув на часы. – Мне пора.
Гас посмотрела на него поверх пара, поднимающегося над ее стаканчиком с забытым чаем.
– Что? – удивилась она. – Пора? Куда?
– Сегодня в девять у меня радиальная кератомия. Уже половина девятого.
От изумления у Гас перехватило дыхание.
– Ты собрался сегодня оперировать?
Джеймс кивнул.
– Я уже не могу ничего отменить. – Он начал ставить стаканчики и одноразовые тарелки на поднос из кафетерия. – Если бы я побеспокоился об этом заранее, например вчера, – другое дело, но мне даже в голову это не пришло.
По его тону Гас показалось, что муж во всем обвиняет ее.
– Господи! – прошептала она. – Наш сын пытался покончить жизнь самоубийством, его девушка мертва, твой пистолет в полиции, а ты продолжаешь делать вид, что вчера ничего не произошло! Ты так легко можешь вернуться к прежней жизни?
Джеймс шагнул к двери.
– Если я не попытаюсь, – возразил он, – то как мы можем ожидать этого от Криса?
Мэлани сидела в одном из кабинетов здания, где проводили гражданские панихиды, ожидая, пока какой-то из сыновей Зальцмана осветит практические стороны скорби. Рядом с ней сидел Майкл, который постоянно теребил галстук, – один из трех, имеющихся у него в наличии. Он сам настоял на том, чтобы явиться сюда в галстуке. Мэлани отказалась переодеваться и пришла в том, в чем была накануне вечером.
– Мистер Голд, – приветствовал их ворвавшийся в кабинет мужчина, – миссис Голд. – Он по очереди пожал каждому руку, задержав их руки в своей на секунду дольше, чем требовали приличия. – Я искренне соболезную вашей потере.
Майкл невнятно произнес какие-то слова благодарности, и Мэлани удивленно взглянула на него. Как она может доверять человеку, который разбрасывается словами налево и направо? Как можно поручить ему организацию похорон? Говорить о потере – что может быть абсурднее? Потерять можно туфлю или связку ключей. Тебе не пришлось хоронить собственного ребенка, и ты говоришь о потере. Это трагедия. Опустошенность. Ад.
Джейкоб Зальцман уселся за широкий письменный стол.
– Примите мои заверения в том, что мы сделаем все, чтобы вы пережили этот переходный период как можно спокойнее.
«Переходный период, – подумала Мэлани. – Из гусеницы в бабочку. Нет…»
– Вы знаете, где сейчас находится Эмили? – спросил Зальцман.
– Нет, – ответил Майкл и откашлялся.
Мэлани стало за него стыдно. Он так нервничал, так боялся опростоволоситься перед этим человеком. Но что ему было доказывать Джейкобу Зальцману?
– Она была в «Бейнбридж мемориал», но… всплыли новые обстоятельства, пришлось делать вскрытие.
– В таком случае, ее отвезли в Конкорд, – сказал Зальцман, что-то бегло записывая в блокнот. – Полагаю, вы захотите как можно быстрее похоронить тело, скажем… в понедельник?
Мэлани видела, как он считает: день – на вскрытие, день – чтобы привезти тело назад в Бейнбридж. У нее помимо воли вырвался всхлип.
– Необходимо обсудить еще некоторые детали, – продолжал Зальцман. – Прежде всего, гроб.
Он встал и жестом пригласил их в соседнее помещение.
– Загляните на секунду, чтобы выбрать.
– Самый лучший, – твердо заявил Майкл. – Лучший из лучших.
Мэлани взглянула на кивающего Джейкоба Зальцмана и подумала: неужели скорбящие родственники станут торговаться за гроб или просить похоронить в самом дешевом?
– Уже определились с местом? – поинтересовался Зальцман. Майкл покачал головой.
– Вы этим занимаетесь?
– Мы позаботимся обо всем.
Мэлани сидела с каменным лицом, пока обсуждали некролог в газете, замораживание, надписи на венках, надгробие. Приход сюда – сродни посещению ритуальной «кухни»: человек мысленно задал себе вопросы, но на самом деле не хотел получать на них ответы. Честно признаться, она никогда не задумывалась над тем, что у смерти столько мелочей: будут открывать гроб или нет, будут пришедшие на панихиду оставлять записи в книге с кожаным переплетом или в простой обложке, сколько роз вплести в прощальный венок.
Мэлани наблюдала, как счет растет до астрономической суммы: 2000 долларов за гроб, 2000 долларов – за саркофаг, который лишь отсрочит неминуемое, 300 – за раввина, 500 – за некролог в «Тайме», 1500 – чтобы подготовить место захоронения, 1500 – за использование часовни. Где они возьмут столько? И тут она поняла: из денег, что откладывали Эм на колледж.
Когда Джейкоб Зальцман протянул смету Майклу, тот даже не моргнул.
– Отлично, – вновь повторил он. – Я хочу все самое лучшее.
Мэлани медленно повернулась к Зальцману.
– Розы… – прошептала она. – Гроб из красного дерева Саркофаг… «Нью-Йорк таймс»… – Она затряслась. – Все самое лучшее, но это не оживит Эмили.
Майкл побледнел и протянул Зальцману бумажный пакет.
– Похоже, нам пора, – негромко сказал он. – Здесь одежда Мэлани, которая уже приподнялась со стула, замерла.
– Одежда?
– В которой будем хоронить, – мягко ответил Зальцман.
Мэлани схватила пакет и раскрыла его. Вытащила цветастое летнее платье, слишком легкое для ноября, и босоножки, которые вот уже два года как стали Эм малы. Достала трусики, которые до сих пор пахли кондиционером, и заколку для волос. Майкл не принес ни бюстгальтера, ни маечки. Неужели они оплакивали одну и ту же дочь?
– Почему именно это? – прошептала она. – Где ты это нашел?
Эти вещи вышли из моды и устарели, в них Эмили вряд ли хотела бы оказаться перед лицом вечности. У родителей остался последний шанс доказать, что они знали свою дочь, прислушивались к ее мнению. А что, если они ошибутся?
