Аллейн приподнялся на локте и подставил циферблат часов под голубую лампочку над изголовьем. Двадцать минут шестого. Через час они будут в Роквиле.
Наверное, его разбудила внезапная тишина, наступившая, когда поезд остановился. Он напряженно прислушивался, но, за исключением шипения пара и хлопнувшей двери где-то в другом вагоне, все было тихо и спокойно.
В двухместном купе через стенку лениво переговаривались пассажиры. Один из них громко зевнул.
Аллейн решил, что они остановились в Дусвиле. И действительно, чей-то одинокий голос огласил ночь протяжным криком: «Ду-у-уевн-и-и-ль».
Локомотив снова зашипел. Тот же голос, видимо, продолжая прерванный разговор, крикнул по- французски: «Только не сегодня вечером. Ни в коем случае!» Ему в ответ в отдалении прозвучал смех. Голоса постепенно стихли, им на смену пришел самый характерный звук железнодорожных станций — стук молотка обходчика. Но и стальное постукивание постепенно замерло вдали.
Аллейн спустил длинные нога с полки и сполз на пол. Шторка на окне была задвинута неплотно. Аллейн заглянул в просвет и уперся взглядом в фрагмент рекламного плаката и часть туловища носильщика. В руке у носильщика была лампа. Лампа качнулась, колокольчик зазвенел, и поезд послушно лязгнул. Носильщика и плакат сменили ноги пассажиров, сошедших в Дусвиле, сваленный в кучу багаж, кусочек пустой платформы и череда убегающих назад пятен света. Затем все вновь погрузилось во тьму со смутными очертаниями скал и оливковых деревьев.
Поезд набрал скорость и завел свою привычную монотонную песенку: «Там-там — где-дом. Там-там — где-дом». Аллейн, старясь не шуметь, поднял штору. Поезд пересекал прибрежную часть долины. В лунном сиянии холмы и деревья казались совсем бледными, а скалы — мрачными и величественными. Крутая насыпь, словно ставня, скрыла вид за окном. За насыпью показалась деревня, и несколько секунд Аллейн смотрел в окно освещенной комнаты: мужчина, поглощавший завтрак, и женщина, наблюдавшая за ним. Что заставило их подняться в такую рань? Только что они были перед его глазами, близко и отчетливо, и вот уже пропали.
Он отвернулся от окна и подумал о Трой, так же, как и он, любившей путешествовать на поездах. Наверное, ей сейчас тоже не спится. Через двадцать минут он зайдет к ней. Трой ехала в соседнем одноместном купе. А пока Аллейн принялся одеваться, стараясь сохранять равновесие и устойчивость в этом маленьком, шумном и очень нестабильном мирке.
— Привет, — раздался из сумрака нижней полки тоненький неуверенный голосок. — Нам пора выходить?
— Привет, — ответил Аллейн. — Нет. Спи.
— У меня сна ни в одном глазу. Если честно, я почти всю ночь не спал.
Аллейн, искавший рубашку на ощупь, пошатнулся, оцарапал голень о край чемодана и беззвучно выругался.
— А что же тогда ты одеваешься? — не унимался голосок. — Мы ведь не выходим.
— Чтобы быть готовым, когда нужно будет выходить.
— Понятно, — сказал голосок. — Мама тоже готовится выходить?
— Пока нет.
— Почему?
— Рано еще.
— Она спит?
— Я не знаю, дружище.
— Тогда откуда ты знаешь, что она не готовится?
— На самом деле я этого не знаю. Я лишь надеюсь, что она спит.
— Почему?
— Хочу, чтобы она отдохнула, а если ты еще раз спросишь «почему», я не отвечу.
— Понятно. — Наступила пауза. Внизу тоненько хихикнули. — Почему? — спросил голосок.
Аллейн заметил, что надел с трудом обнаруженную рубашку наизнанку. Пришлось снимать и переодеваться.
— А если, — не унимался голосок, — мое «почему» будет по делу, ты ответишь?
— Оно должно быть по исключительно важному делу.
— Почему ты собираешься в темноте?
— Я полагал, — сказал Аллейн с укоризной, — что все маленькие мальчики крепко спят, и боялся их разбудить.
— Но ведь теперь ты знаешь, что они не снят, тогда почему?..
— Ты абсолютно прав, — признал Аллейн. Поезд повернул, и Аллейна качнуло к двери. Он зажег свет и посмотрел на сына.
Рики выглядел так, как выглядят маленькие мальчики утром в постели, — словно заново родившимся. Темные волосы живописно растрепались по лбу, глаза блестели, от щек и губ прямо-таки исходило сияние. Про Рики можно было бы сказать, что он «такой новенький, даже краска не успела высохнуть».
— Мне нравится ехать в поезде, — сказал он. — Нигде так классно, не было. Пап, а тебе нравится поезд?
— Да, — ответил Аллейн. Он открыл дверь туалета, где автоматически зажегся свет. Рики наблюдал, как отец бреется.
— Где мы сейчас? — спросил он.
— У моря. Оно называется Средиземным. Когда рассветет, мы увидим его.
— А сейчас поздняя ночь?
— Не совсем. Очень раннее утро. Там, снаружи, все крепко спят, — не слишком уверенно предположил Аллейн.
— Все?
— Почти все. Снят и храпят.
— Все, кроме нас, — с удовольствием отметил Рики. — Ведь мы очень ранним утром в классном поезде совсем не спим. Да, пап?
— Да. Скоро мы будем проезжать мимо дома, куда я завтра отправлюсь. Поезд там не останавливается, поэтому мне придется доехать с вами до Роквиля, а потом вернуться обратно на машине. Ну а вы с мамой останетесь в Роквиле.
— А где ты будешь жить, с нами или в том доме?
— Иногда с вами, иногда в том доме. Он называется Шато де ла Шевр д'Аржан, что означает Замок Серебряной Козы.
— Смешное названьице, — сказал Рики.
За окном рассыпался сноп искр. Свет, отбрасываемый вагоном, заскользил по каменной стене. Поезд начал крутой подъем. Постепенно он замедлил ход настолько, что можно было обстоятельно разглядеть все снаружи. Локомотив, словно надорвавшись, почти замер. За окном, примерно в сотне ярдов, стоял огромный дом. Казалось, он вырастал из скалы. Над ним ярко сияла лупа. Одно-единственное окно, прикрытое цветной занавеской, светилось тусклой желтизной.
— Кто-то там, снаружи, не спит, — заметил Рики. — «Снаружи» или «внутри»? — задумался он. — Папа, где эти люди? Снаружи или внутри?
— Думаю, для нас они снаружи, а для себя — внутри.
— Снаружи поезда, но внутри дома, — согласился Рики. — А если бы поезд проехал через дом, то тогда они были бы для нас внутри или снаружи?
— Будем надеяться, — угрюмо заметил его отец, — увлечение метафизикой с возрастом пройдет.
— А что такое метафизика?.. Смотри, вон они в своем доме! Мы остановились, да?
Окно купе находилось прямо напротив освещенного окна в похожей на скалу стене дома. Размытая тень двигалась по комнате с другой стороны занавески. Она постепенно разбухала и вдруг превратилась в черное тело, прижатое к стеклу.
Аллейн издал непроизвольный возглас и подался вперед.
— Конечно, ты стоишь прямо у окна, — вежливым тоном высказал обиду Рики, — и тебе-то все хорошо
