было давно, лет десять - двенадцать назад. Разбитая дорога, низкие глинобитные домишки, блеяние коз, а потом равнина и какие-то развалины - оттуда он смотрел в небо.
- Звезды над пустыней кажутся ближе, - говорил старик-азиат, - и поэтому здесь построили обсерваторию. По ночам смотрели в небо, а утром, когда восходило солнце, спускались вниз, в подземелье, на отдых. Вот уже тысяча лет, как они ушли, но если б они жили сегодня, все было бы точно так же.
- Ты знала об этой обсерватории? - спросил Корн.
- Да. Но тогда ты был еще слишком молод, и все казалось тебе неизменным, или, скорее, очень медленно изменяющимся. Так бывает всегда, пока ты молод. Если мы замечаем, что все изменяется, - значит, мы стареем. С годами дни становятся короче, лето сливается с зимой и следующим летом, а осени и весны мы почти не замечаем.
- Зачем ты мне об этом говоришь?
- Потому что время - твоя проблема.
- Проблема?
- Да.
Он не понял. Внимательно посмотрел на девушку, увидел ее неподвижные темные глаза и волосы, гладкие и собранные на затылке в пучок, и спросил:
- Сколько тебе лет?
- Мне? Разве это важно?
- Думаю, что да. Ты разговариваешь со мной, как старшая сестра, вводящая мальчика в жизнь, а я подозреваю, что ты еще играла в песочек, когда я сдавал выпускные экзамены.
- Я никогда не играла в песочек, - Кома сказала это спокойно, и все-таки ему почудилось, что он ее обидел.
- Ну, пусть сравнение и неудачное, - заметил он, оправдываясь. - Но все равно ты моложе меня. Мне кажется, тебе есть что мне сказать, и я бы хотел, чтобы ты сказала об этом просто и ясно.
Она немного помолчала, потом, улыбнувшись, ответила:
- Корн, я скажу тебе только одно. Разговор с тобой - моя работа. Я знаю, что делаю, и поэтому нам придется еще немного побеседовать. Разве что ты очень устал...
- Я не устал, но мне бы хотелось скорее покончить с этой процедурой. Потом я буду разговаривать с тобой на любые темы.
- Не думаю, чтобы ты сюда вернулся. Скажи, ты когда-нибудь хотел стать космонавтом?
- Каждый мальчишка мечтает об этом.
- Но потом ты мечтал еще и о другом?
- Возможно... когда-то. Не помню.
На самом деле он помнил. Это было, когда вернулась первая венерианская экспедиция. На экране телевизора он видел толпы, флаги с серебряными знаками космонавтов и цветы, которые девушки бросали в машины. А в машинах сидели люди, знакомые по фотографиям, люди, вернувшиеся оттуда.
Тех, что возвратились в металлических ящиках, стоявших в трюмах ракет, не показывали, но их гибель только подчеркивала героизм живых. В тот раз еще он опоздал в кино, потому что телепередача была длинной, а он хотел посмотреть ее всю. Но тогда ему было уже столько лет, что он не мог представить себя улыбающимся в автомобиле вместе с ними. Может, он в ту пору еще воображал, как покидает ракету там, на Венере, погружается в скафандре в белые испарения планеты.
- Я - космонавт? Мне как-то трудно это себе представить, - сказал он.
- Экспедиции к отдаленным планетам, возвращение через несколько лет...
- Нет, это не по мне.
Она снова помолчала.
- А имя профессора Бедфорда тебе не знакомо?
- Нет. Какое-то изречение, теорема? Или я должен помнить его по выступлению на каком-нибудь съезде?
- Нет. Он жил очень давно. Еще до твоего рождения. Твой отец наверняка знал это имя.
- Так позвони ему и спроси.
- Не шути.
- Я говорю серьезно. Если тебе это нужно...
- Я-то знаю, кто такой Бедфорд. Он вошел в историю как первый человек, позволивший себя заморозить. Он умирал от рака, и когда его признали безнадежным больным, тело его охладили, так что жизненные процессы в организме приостановились. Потом его заключили в герметическую оболочку и погрузили в жидкий азот. Теоретически процесс был обратимым. Но только теоретически. В то время никто не мог вылечить такого больного.
- Он решил подождать иных времен? И поэтому... заморозился?
- Подождать, пока люди не научатся возвращать замороженным телам жизнь и лечить рак. Для него время остановилось.
- Он умер.
- Нет, он... ждет. Это промежуточное состояние между жизнью и смертью ожидание. Когда находишься вне времени. Состояние, в котором космонавты летят к Урану и Нептуну. Когда Бедфорд проснется, в глубине космоса разгорятся новые солнца.
Он заметил, что глаза ее неподвижны и черты лица стали резче.
- Для него время тоже будет проблемой? - спросил он наконец.
- Да.
Корн понял. Он долго молча смотрел на стены, горевшие неизменным светом, наконец спросил:
- Сколько... сколько лет?
- Сорок один год. Сорок один год миновал зимой.
- Это много? - задал он бессмысленный вопрос.
- Много, - ответила Кома.
