человек шестьдесят? Вот ведь незадача! На моем прикладе осталось место для десятка зарубок, не больше.
Несмотря на всю серьезность нашего положения, я с трудом сдержал улыбку. Маленький человечек думал не о том, что ему придется сразиться с шестью десятками коварных и опасных в бою краснокожих, а о том, где ему отмечать смерть новых жертв своей ненасытной мести.
— И скольких же вы собираетесь уложить? — спросил я.
— Пока и сам не знаю. Двоих или троих укокошу наверняка, а остальные, вот ведь незадача, разбегутся при виде двадцати или тридцати белых.
Как я понял, Сэм тоже рассчитывал на помощь пассажиров поезда.
— Главное, — заметил я, — узнать, на какой поезд они хотят напасть. Нам нельзя ошибаться.
— Гм, подождите минутку, дайте мне пораскинуть мозгами. Если принять во внимание время и то, где они хотят устроить засаду, им вздумалось захватить поезд из Маунтин2, и это меня удивляет. Поезд, идущий с Востока, везет всегда такие товары, от которых у любого краснокожего разбегаются глаза, в то время как с Запада не везут ничего, кроме пассажиров. Придется нам расстаться и пойти вдоль железной дороги в разные стороны.
— Мы обязательно так и поступим, если не сумеем узнать, откуда и в какое время ходят здесь поезда.
— Может, вам еще представить точное расписание? Я столько лет прожил на белом свете, но еще ни разу не решился сесть в деревянную клетку, которую именуют вагоном и где даже неробкий человек от страха не знает, куда ему девать ноги. Я предпочитаю путешествовать по прерии верхом на моей Тони. А куда же подались остальные индейцы?
— Не знаю, я видел только их лошадей, но, думается, они точно знают, когда появится поезд, и примутся за дело только ночью, иначе мы бы уже услышали, как они стучат по рельсам. До сумерек осталось каких-то полчаса. Как только стемнеет, мы разыщем их и все разузнаем.
— Хорошо, пусть будет по-вашему.
— Один из нас останется и глаз не будет спускать с железной дороги. Наверняка краснокожие разберут путь неподалеку от лошадей, чтобы в случае осечки побыстрее унести ноги.
— Совсем не обязательно, Чарли. Они уверены в том, что дело выгорит, и не станут держаться за лошадей.
— Нам придется быть настороже на тот случай, если индейцы вышлют разведчиков, чтобы проверить, все ли спокойно в окрестностях.
— Не беспокойтесь, нас они врасплох не застанут. Посмотрите на мою Тони, я никогда не привязываю ее и не стреноживаю, и это умнейшее животное всегда предупреждает меня о приближении чужака. Ваш мустанг фыркает, когда чует индейца?
— Да.
— А моя Тони — нет. Подкрадывающийся краснокожий тоже может услышать фырканье, и тогда он поймет, что вы знаете об опасности. Поэтому я отучил мою Тони фыркать, и она у меня, умница, все прекрасно поняла. Я всегда пускаю ее пастись на свободе, а она, учуяв чужака, подходит и тычется в меня носом.
— А если она ничего не учует?
— Не обижайте ее, сэр. Сегодня ветер дует со стороны индейцев, и я разрешу вам пристрелить меня на месте, если Тони не учует их за тысячу шагов. Кроме того, учтите, что эти негодяи обладают орлиным зрением и заметят вас издалека, даже если вы влезете на насыпь и притворитесь шпалой. Поэтому спокойно сидите здесь, Чарли.
— Так уж и быть, поверю вашей Тони. Я, правда, знаком с ней только один день, но уже успел убедиться, что стоит она многого.
Я тоже растянулся на траве, вытащил сигару собственного изготовления и закурил. У Сэма сначала широко открылись глаза, затем так же широко раскрылся рот, раздулись ноздри, жадно втягивая запах табака, а лицо расплылось с восторженной улыбке. Вестмену редко выпадает счастье побаловать себя хорошим табаком, может быть, именно поэтому многие из них предаются курению с подлинной страстью.
— Великолепно!.. Чарли, неужели у вас есть сигары? — спросил Сэм, сглатывая слюну. Его пальцы задвигались, словно он уже держал в них сигару.
— Ну, конечно, осталась по меньшей мере дюжина. Не хотите ли закурить?
— С удовольствием! Вот уважили старика, так уважили. Теперь я ваш должник.
Он закурил и по индейскому обычаю втянул дым не в легкие, а проглотил, а затем тоненькой струйкой выпустил его через рот из желудка. На его лице было написано неземное блаженство, словно он попал в рай.
— К черту краснокожих и все поезда! Мне нет до них дела. Вот это удовольствие! Хотите, я отгадаю марку сигары?
— Попытайтесь. Вы хороший знаток табака?
— Еще какой!
— Ну и?..
— Гусфут из Виргинии или Мэриленда.
— Нет.
— Неужели? Не может быть, чтобы я ошибся. Это не что иное, как гусфут. Я прекрасно знаю его вкус и аромат.
— Нет.
— В таком случае это бразильская легитимо.
— Вы опять ошиблись.
— Кюрасао из Баии?
— И снова мимо цели.
— Тогда что же это такое, черт подери?!
— Посмотрите повнимательнее на саму сигару.
Я достал новую сигару и принялся аккуратно лист за листом ее разворачивать.
— Чарли, вы с ума сошли! Как можно портить сигару? Да любой траппер отвалит вам за нее пять бобровых шкурок, а если давно не курил, то и все восемь.
— Не волнуйтесь, через два-три дня я получу новую партию.
— Через два-три дня? Новую партию? Откуда?
— Мне их пришлют с моей фабрики.
— Что? У вас есть фабрика?
— Да.
— Где?
— Там, — ответил я, показывая на моего мустанга.
— Чарли, не шутите со мной.
— А я и не шучу.
— Не будь вы Олд Шеттерхэндом, я был подумал, что вы с ума спрыгнули.
— Да поглядите же вы на табак.
Сэм Гаверфилд долго крутил в пальцах листья, нюхал их, пробовал даже жевать и в конце концов заявил:
— Это зелье мне совершенно незнакомо, но вкусом и запахом сигара очень хороша.
— А теперь я покажу вам мою фабрику.
Я подошел к мустангу, ослабил подпругу и достал из-под седла плоский сверток. Развернув его, я обратился к Сэму:
— Посмотрите, что там внутри.
Сэм недоуменно глядел на горсть листьев.
— Чарли! Вы что, принимаете меня за дурака? Ведь это же листья дикой вишни.
— Вы совершенно правы. Добавьте туда немного сушеной дикой конопли и заверните в лист растения, которое вы здесь называете «заячье седло». В этом свертке помещается моя табачная фабрика. Я собираю
