– Скрести пол, как служанки, разводить огонь в каминах, носить воду в комнаты, колоть дрова? А еще – помогать по кухне и со стиркой? Присматривать за собакой?
– Да, сэр, я все могу, любое дело давайте!
– Погоди Генрих Штейн! Если ты собираешься поселять здесь всякий сброд без моего разрешения, ты глубоко ошиба…
– Замолчи! – оборвал ее муж. – Так вот, все вы тут высказались об этом парне, но один голос в расчет не приняли. А для меня он значит больше, чем все остальные. Я бы взял новичка с испытательным сроком, учитывая лишь этот голос. Вот вам мое слово. Можете обсуждать что-нибудь другое, с этим делом решено. Забирай парня, Катрина, дай ему комнату, пусть отдыхает.
Гордясь своей победой, Катрина еще выше подняла голову. Глаза юноши снова засветились благодарностью, и он сказал:
– Я бы хотел приступить к работе немедля, сэр.
Не дав мужу и слова молвить, фрау Штейн вмешалась в разговор:
– Хотела бы я знать, чей же это голос мы не учли? Я вроде не туга на ухо, а вот не слышала, кто подал за него голос?
– Собака.
На всех лицах выразилось изумление. Но что правда, то правда: собака не шевельнулась, когда явился этот парень. Никто, кроме мастера, не заметил странного поведения собаки. Впервые злющий, как дьявол, пес встретил чужака с вежливым безразличием Пес сидел на цепи в углу и мирно глодал кость, зажатую между лапами, даже не рычал, как обычно. В глазах фрау Штейн загорелся злорадный огонек, и она крикнула:
– Эй, ты! Хочешь работы? Есть работа для тебя, как по заказу. Иди, выгуливай пса!
Даже вовсе очерствевшие сердца дрогнули от такой жестокости, и ужас отразился на лицах, когда ничего не подозревавший незнакомец проявил готовность выполнить приказание хозяйки.
– Стой! – крикнул мастер.
Катрина, вспыхнув от возмущения, кинулась к юноше и удержала его.
– Позор! – только и сказала она.
Мастер, не сдерживая больше своего гнева, задал жене такую взбучку, что она онемела от изумления. Потом он обратился к незнакомцу:
– Можешь отдохнуть, но если хочешь работать, Катрина тебе дело найдет. Как тебя зовут?
– № 44, Новая Серия 864 962, – спокойно сказал юноша.
У присутствующих глаза на лоб полезли. Еще бы! Мастер решил, что он ослышался, и повторил свой вопрос. – № 44, – Новая Серия 864 962, – столь же невозмутимо ответил юноша
– Черт знает что за имя! – воскликнул Ганс Катценъямер, возводя глаза к небу.
– Похоже на тюремный номер, – высказал предположение Мозес Хаас, ощупывая незнакомца крысиными глазками, теребя и подкручивая жиденькие усики, что у него было признаком глубокого раздумья.
– Странное имя, – протянул мастер с едва уловимой ноткой сомнения в голосе. – Кто тебя так назвал?
– Не знаю, сэр, – спокойно отвечал Сорок четвертый, – меня всегда так звали.
Мастер воздержался от дальнейших расспросов, опасаясь, очевидно, что ступил на тонкий лед, но Мария Фогель прощебетала:
– Ты был в тюрьме?
– Довольно об этом! – вскипел мастер. – Можешь не отвечать, если не хочешь, мой мальчик.
Он сделал паузу в надежде… Но Сорок четвертый не воспользовался случаем сказать что-нибудь в свою пользу. Он будто прирос к месту и не произнес ни слова. Насмешливые улыбки замелькали на лицах сидевших за столом, и мастер с трудом скрыл разочарование.
– Забирай его, Катрина, – сказал он как можно дружелюбнее, но в его голосе чувствовался легкий холодок, порадовавший недоброжелателей.
Катрина увела юношу.
Благоразумно опасаясь новой вспышки, никто не рискнул высказаться вслух, но едва слышный шепоток пополз вдоль стола, и суть его сводилась к следующему: промолчал – значит, признался, парень наверняка «тюремная птаха».
Плачевно начиналась для Сорок четвертого жизнь в замке. Все это сознавали. Маргет обеспокоенно спросила Густава Фишера, верит ли он в то, что говорят про новичка.
– Видите ли, фрейлейн, парень мог опровергнуть обвинение, но он промолчал, – с сожалением ответил Фишер.
– Пусть так, но какое у него славное лицо – честное, открытое и к тому же красивое.
– Верно, то-то и удивительно! Но он ничего не отрицал – вот в чем загвоздка. По правде говоря, он даже не проявил интереса к разговору.
– Знаю. Все это непонятно. А вы как считаете?
– Да он, похоже, глуп, раз не понимает, как это серьезно. Но лицо у него не глупое И все-таки его молчание в такой решающий момент – косвенное доказательство, что он был в тюрьме. И вместе с тем,
