кофейник. После этого налил кофе своему приятелю в маленькую чашку, а себе в керамическую. Он вдохнул горячий аромат напитка и ощутил знакомый вкус на языке. Потом налил немного дымящейся жидкости в миску и позвал собаку, мирно дремавшую под столом.
— Иди, Помоечник, кофе подан.
Собака потянулась и направилась к миске, но, сунув в нее язык, отпрянула.
— Надо сперва подуть, он же горячий.
— Вместо того чтобы поить пса кофе, ты бы лучше его помыл.
— Кофе он любит больше. А как тебе?
— Обалденный, — отозвался Маноло. — Где ты берешь такой потрясающий кофе?
— Это доминиканский. Мне его присылает один приятель Старика, а теперь и мой. Фредди по кличке Джин. Знаешь такого?
— Да нет.
— Странно. Фредди все знают… Ну ладно, что ты теперь думаешь делать?
— Пока не очень себе представляю. Думаю, что о каких-то вещах мы никогда не узнаем. Но в любом случае хочу поговорить с Торибио и Тенорио. Может, они что-то расскажут…
— Оставь их в покое. Я предпочитаю думать, что ни Хемингуэй, ни Каликсто, ни Рауль не рассказали им о том, что произошло в ту ночь. По моему мнению, только эти трое знали все от начала до конца. И все они мертвы. — Конде курил и глядел куда-то вдаль через открытое окно. — Мы знаем уже все, что только можно было узнать…
— Для меня совершенно ясно, что убийца — Каликсто. В противном случае его бы не отправили в Мексику.
— Я в этом не убежден. Там могло произойти что угодно. Возможно, Каликсто оказался свидетелем убийства или же ФБР разыскивало именно его, а не Хемингуэя… К тому же труп надежно спрятан, так для чего отправлять Каликсто в Мексику? Это могло быть всего-навсего дымовой завесой… Нет, во всем этом есть что-то странное, и я не могу быть уверен, что стрелял именно Каликсто.
— Вот если немножко поприжать Тенорио…
— Брось свои полицейские штучки, Маноло. И оставь Тенорио в покое. Интересно, как ты его хочешь поприжать? Когда убили этого парня, его еще на свете не было…
— Да что с тобой, Конде? Я уверен, Тенорио что-то знает. Так же, как и ты. Почему ты не хочешь посмотреть правде в глаза? Хемингуэй вывез Каликсто с Кубы, чтобы спасти его. Он был способен на такие вещи, разве нет? — Маноло внимательно наблюдал за Конде. — И если он выручил Каликсто, то поступил как настоящий друг.
— Все это выглядит очень красиво, только я никак не пойму, зачем ему было нужно привлекать к похоронам столько народу. В усадьбе должны были находиться только Хемингуэй и Каликсто, а получается, что там вдруг оказались Рауль с Торибио, а потом еще позвали Руперто. Разве это не странно? А вторая пуля, куда она, черт бы ее побрал, запропастилась? И была ли она тоже от «томпсона»?
— Конде, Конде… — укоризненно проговорил Маноло.
— А если эта пуля не от «томпсона»? Если его убил Хемингуэй, а Каликсто он отправил в Мексику по другой причине? Ну, например, чтобы тот не попал в лапы к какому-нибудь сволочному полицейскому, который заставил бы его заговорить…
— Как ты любишь все усложнять. А я вот никак не возьму в толк, зачем этот агент ФБР забрался в дом. Следить — это одно, а преследовать — совсем другое… К тому же Хемингуэй — это тебе не какой- нибудь слабак, на которого таким образом можно оказать давление. И еще одного не могу понять: почему они не выбросили в море фэбээровский значок…
Маноло взял сигарету из пачки Конде, встал из-за стола и направился к открытой двери, ведущей на террасу, за которой виднелось патио, полностью погруженное в тень благодаря старому манговому дереву.
— Очень хотелось бы ознакомиться с теми пятнадцатью страницами, которых недостает в досье ФБР. — Маноло выпустил струю дыма и обернулся. — Не знаю почему, но мне кажется, что там ключ ко всему, что произошло в ту ночь. Не связано ли это с подлодками и горючим?
— Хемингуэй докопался, кто на Кубе снабжал горючим нацистов, а ФБР скрыло это… Есть тайны, которые убивают, Маноло. И эта убила по крайней мере двоих: агента ФБР и Хемингуэя. В тот день он все потерял.
— Так-так… Выходит, ты опять к нему подобрел?
— Не знаю. Как говорится, давай подождем отлива.
— Кстати, я перечитал рассказ, о котором ты говорил. «На Биг-ривер».
— Ну и как?
— Это чудной рассказ, Конде. Там вроде бы ничего не происходит, но ты чувствуешь, что на самом деле происходит многое. Он не говорил о том, что ты должен был вообразить сам.
— Он умел это делать. Техника айсберга. Помнишь? Семь частей скрыты под водой, и лишь одна на поверхности, видимая… Как у нас сейчас, да? Когда я прочувствовал, как замечательно он это делает, то начал подражать ему.
— А о чем ты сейчас пишешь?
Конде глубоко затянулся, так что пальцам, сжимавшим сигарету, стало горячо. Взглянув на окурок, он швырнул его в окно.
— О полицейском, который водил дружбу с одним гомиком.
Маноло вернулся на кухню. Он улыбался.
— Что, заранее не нравится?
— А мне-то что? Каждый пишет то, что может, а не то, что хочет, — примиряюще проговорил Маноло.
— Собираешься закрыть дело?
— Не знаю. Многое нам неизвестно, но, наверное, мы никогда не выясним все до конца, ведь так? Но если я закрою дело, то тем самым признаю, что оно существовало. А коли так, то Хемингуэя непременно захотят вымазать в дерьме. При этом не важно, кто убил: Каликсто, Рауль или он сам, — вокруг этого дела накрутят такого, что рад не будешь… А я все думаю: ну кому нужен этот мертвец, убитый аж сорок лет назад?
— Ты думаешь так же, как и я?
— Я думаю, что если мы не знаем, кто его убил и за что, и не можем никого обвинить и если к тому же мертвеца никто не ищет… то не лучше ли забыть про этот мешок с костями?
— А как же твое начальство?
— Думаю, мне удастся его уломать. Так мне кажется…
— Если бы начальником оставался Старик, тогда да. Майор Ранхель выглядел суровым, но у него была добрая душа. Я бы его уговорил.
— Ну так что ты думаешь?
— Подожди минутку.
Конде ушел в комнату и вернулся с биографией Хемингуэя.
— Взгляни на эту фотографию. — Он протянул книгу Маноло.
Хемингуэй был снят на ней в профиль, на фоне деревьев. Его волосы и борода были совершенно седыми, а клетчатая рубаха, казалось, была им одолжена у другого Хемингуэя, более представительного, нежели изображенный на снимке: там он как-то съежился, плечи опустились и стали узкими. Он задумчиво смотрел на что-то находившееся за пределами фотографии, и при взгляде на него возникало тревожное ощущение подлинности. На снимке был изображен старик, который мало чем напоминал человека, прибегавшего к насилию и прославлявшего его. Фотография была снабжена подписью, из которой явствовало, что она была снята в Кетчуме накануне последней госпитализации писателя и что это один из последних его снимков.
— Что он там разглядывал? — заинтересовался Маноло.
— Что-то находившееся за рекой, в тени деревьев, — ответил Конде. — Себя самого — без публики, без маски, без юпитеров. Видел человека, побежденного жизнью. А через месяц застрелился.
— Да, он выглядит совсем подавленным.
