ну, куда вы на ночь глядя!» И зарыдал, детей предсмертно гладя, Петр Щепочкин, трагически лукав; «Прощайте, дети… Погибает дядя…» Стальные волчьи зубы не разжав на горле у Чернова — он молился: «Рожай, дружок, решеньице, рожай… Ну, ну, родимый, раз — и отелился!..» Чернов отер со лба холодный пот. Задергался кадык, худущ, синеющ: «Да, вы в нелегком положеньи, Петр…». И Щепочкин услужливо: «Савельич…» «Я знаю ваше отчество и сам. Так вот что, Петр Савельич, в этом деле теперь все ясно. Принимаю деньги. С условием — я вам расписку дам». «А как же! Без расписочки нельзя! А где свидетель!» — с радостным оскальцем Петр Щепочкин куражился, грозя кривым от обмороженностей пальцем. «Бюрократизм проник и в алкашей», — Чернов подумал сдержанно и грустно, но документ составил он искусно под чмоканье невинных малышей. В охапке гостем дед был принесен, болтающий тесемками кальсон, за жизнь цепляясь, дверь срывая с петель при слове угрожающем: «Свидетель». Вокруг себя распространяя тишь, легли без обаянья чистогана в аккредитивах скромных десять тыщ на мокрый круг от чайного стакана. Там были цифры прописью ясны, и гриф «на предьявителя» был ясен. Петр Щепочкин застегивал штаны и размышлял; «Чернов еще опасен. Возьмет он деньги — и на срочный вклад. А через десять лет вернет проценты. До отвращенья ч'еетен этот гад. В Америку таких бы, в президенты. Вернусь на Север — вскоре отобью про собственную гибель телеграммку. Валюха мой портрет оправит в рамку — я со стены Муслиму подпою… Приеду к ним лет эдак через пять — все время спишет… Даже странно как-то. Но мы-живые люди, то есть факты. Нас грех списать. Нас надо описать. Жаль, не пишу. Есть парочка идей, несложных, без особых назиданий. Вот первая — нет маленьких страданий. Еще одна — нет маленьких людей. Быть может, несмышленый мой племяш, ты превратишься в нового Толстого, и в будущем ты Щепочкину дашь им в прошлом неполученное слово. И пусть продлится щепочкинский род, в России, слава богу, нам не тесной, и пусть Россия движется вперед к России внуков — новой, неизвестной… «Во мне, как в пиве, пены до хрена. Улучшусь. Сам себя возьму я в руки. Какие мы —
