стоят безумие и смерть. Ее худая изжелта-бледная рука конвульсивно схватила пакет. Этот жест и горячечное пламя в глазах подсказали Луису, что в данный момент у нее нет морфия. Наверное, ее последние запасы кончились, и нервы ее уже много часов голодают. Несмотря на старательное притворство, депрессия организма была совершенно очевидна. Луис понял, какую выгодную сделку он мог бы сейчас заключить, если бы продавал в розницу. Но даже в этом случае не жадность определяла бы его действия, а только ненависть. Он испытывал к этой женщине какую-то необъяснимую, жестокую и почти несправедливую ненависть. Она рассматривала пакет с неудержимой радостью, с животным удовлетворением, которого не могла скрыть. Особенное выражение глаз, лихорадочная быстрота, с какой пальцы ощупывали пакет, в любом другом случае вызвали бы у Луиса только жалость. Однако теперь он наблюдал эту нервозность со злобным удовольствием. Пакет был облеплен фальшивыми этикетками с печатями и подписями, которые должны были уверить жертву, что морфий прошел все анализы и проверки. Впрочем, хотя этикетки были фальшивыми, товар действительно был совершенно чистый. Вскоре женщина, вероятно, спохватилась, что нельзя обнаруживать волнение, не то она может подвергнуться вымогательству. С равнодушным видом она положила пакет на столик черного дерева, ближе к Луису, чем к себе, словно ей ничего не стоило возвратить пакет владельцу. Еще в первые годы своей карьеры, торгуя в розницу, Луис познакомился с этим приемом своих жертв и сейчас притворился, будто не заметил его. Борьба за цену началась.
– Сколько ты хочешь за это? – спросила она небрежно, но в ее тоне проскользнула тревога.
– Пять тысяч песет, – спокойно ответил Луис.
Его голос прозвучал непоколебимо. Сумма, которую он запросил, была поистине чудовищной. И он не собирался торговаться, а был уверен, что она заплатит, хотя и содрогаясь от ненависти к нему, заплатит, потому что губительная страсть, порок, жажда морфия ее сжигали. Или если не сможет заплатить, то будет унижаться, просить, а именно этого и хотел Луис. Пока она молча, напряженно ждала, чтобы он назвал цену, ее тоскливые зеленые глаза выражали сначала безнадежность, потом боль, потом отчаяние, и, наконец, в них блеснули надменность и издевка. В этой женщине было что-то не поддающееся определению, но вызывавшее у Луиса непонятную ненависть, что-то скрытое в ее характере, какое-то упорство, гордость, неуязвимость и вызов.
– Hijo! – воскликнула она со смехом. – Это безобразие!
«Hijo!» Она назвала его «hijo»!.. Это слово было полно оскорбительного снисхождения, которое взбесило Луиса. Испанцы звали ласково «hijo» своих сыновей и приятелей, но этим же обращением они пользовались, подзывая носильщиков на вокзалах или прогоняя нищих. В убийственном тоне, каким она произнесла «hijo», опять прозвучало то самое, странное и таинственное в ее характере, что низводило людей на уровень существ, лишенных достоинства, безнаказанно топтало и унижало их. Ненависть, еще более сильная, чем раньше, опять перехватила горло Луису.
– Слушайте! – яростно крикнул он по-английски. – Никто не заставляет вас покупать морфий.
Гримасу удивления на ее лице тут же смыло презрительное равнодушие. Что удивительного в том, что Луис говорит по-английски? Такие типы, как он, могут владеть и пятью языками.
– Ты с ума сошел! – сказала она опять по-испански, как будто не хотела слышать свой родной язык из уст мерзавца. – Ты давно занимаешься этим делом?
– Десять лет.
– Значит, у тебя немалый опыт. Ты серьезно допускаешь, что я настолько глупа, чтобы заплатить такую сумму?
– Я прошу такую сумму именно потому, что у меня немалый опыт.
Ее веки, припухшие и синеватые, возмущенно затрепетали.
– Это вымогательство!.. – прохрипела она.
– А кто говорит о честности?
На ее щеках проступил легкий румянец, сразу сменившийся прежней мертвенной бледностью.
– Хорошо! – сказала она. – Я не желаю платить.
– Заплатишь, – произнес Луис невозмутимо, – если хочешь получить морфий.
– Но я могу обойтись без него.
– О!.. Не можешь!
Луис усмехнулся. Протянул руку и спрятал пакетик в карман. Изжелта-бледное лицо англичанки выразило боль и отчаяние.
– Слушай!.. – промолвила она глухо. – Назови разумную цену!
– Я назвал. И ни на сантим меньше.
– Досадно. Ты заставишь меня обходить притоны.
– И обойдешь – ничего не достанешь. Испанцы не употребляют наркотиков даже во время операций.
– Глупости!.. Почему?
– Потому что хотят претерпевать муки, как Христос! – сказал Луис со смехом.
– Твое шарлатанство мне надоело!
– Я могу сейчас же уйти.
– Поговорим еще… Я хочу купить часть твоего морфия. Скажем… десять граммов!
– Я не продаю по частям.
Она беспомощно откинулась на спинку кресла. Ее лицо с полузакрытыми глазами выражало безнадежность. Маска, которую она с трудом сохраняла, вдруг спала. Незнакомка даже не пыталась надеть ее снова. Луис понял – у нее не было денег или она не располагала ими сейчас, и его ненависть к ней перешла в злорадство. Очевидно, родные учредили над ней опеку: оплачивали все, но не разрешали держать при себе большие суммы, чтобы она не покупала наркотиков. Вряд ли Луис мог вытянуть у нее деньги, но это его ничуть не волновало. Деньги и нажива в эту минуту для него не существовали. Он испытывал только темное, необъяснимое желание сломить эту женщину, наказать ее за презрительный изгиб губ, который его оскорблял.
Она с трудом овладела собой, ее зеленые глаза снова заблестели.
– Я предлагаю другую комбинацию, – сказала она. – Я заплачу тебе эту сумму по частям.
– Я не продаю в кредит.
– Ты, может быть, хочешь, чтобы мы разыграли сцену Шейлока и Порции? [8]
– Шейлока и Антонио, – поправил Луис – Ты – Антонио.
– А ты, оказывается, начитан.
– Везде можно получить кое-какое образование.
– Во всяком случае, ты заслуживаешь того, чтобы я выдала тебя полиции, – сказала она злобно.
– Это будет чисто по-английски!.. Но даже если ты это сделаешь, я не боюсь.
Она поглядела на него озадаченно.
– Я связан с официально зарегистрированной фирмой, торгующей наркотиками, – объяснил Луис.
Она снова откинулась в кресле в полном изнеможении. Жажда морфия сжигала ее, причиняла всему телу тупую боль, она задыхалась, точно в комнате не было воздуха. Но даже теперь в гримасе ее бескровных губ была надменность и холодная гордость. Да, эти презрительно искривленные губы!.. Вот что раздражало и ожесточало Луиса. Внезапно, словно на что-то решившись, она вскочила и, сделав ему знак подождать, прошла в спальню. Луис услышал, как открылся гардероб, и минуту спустя она громко крикнула по-испански:
– Hijo!
Опять она назвала его hijo с тем же презрением, что и раньше. Нет, в этой женщине было что-то отвратительное, какое-то неописуемое злое стремление унижать. Оно давало себя знать даже сейчас, когда ее уже источил порок и угнетала необходимость добывать морфий, без которого она не могла дышать, жить… Луис видел наркоманов – в моменты кризиса они все же сохраняли человеческий облик, не кричали и не оскорбляли так, как она. В их поединке проявлялась не только неврастения, порожденная ее пороком, но и бесчеловечная надменность, чудовищное пренебрежение к людям. Да, вот почему Луис ее возненавидел!.. Услышав ее зов, в первый момент он решил не трогаться с места. Потом понял, что начинается последний раунд, в котором он должен ее сразить. Он встал, прошел через кабинет, где она,
