Саша сел, взял в руки жалею и принялся дудеть в нее. Полились нежные, жалобные звуки. Рождались грустные, томительные мысли.
Вот пришел товарищ с удочкою. Мальчики побежали к реке, радостно разговаривая о рыбах. Оба они залезли в воду удить, — и холодное плескание о голые колени отогнало непосильные, печальные думы.
Река была тихая, вся гладкая да ясная на солнце. Но маленькие струйки тревожно звучали, ударяясь о берег, и рыбки порою тревожно плескались, а река стремилась медленно и неуклонно. Серовато-зеленый тростник колыхался в воде у берега, и по высоким стеблям его пробегал порою сухой, слабый шум.
Мальчики долго шалили и плескались на реке. Среди веселых забав Саша вдруг приумолк, засмотрелся на воду. Он вышел на берег, присел на камень и сказал медленно и задумчиво:
— Вода-то, — все течет.
— Ну так что ж, — спросил его товарищ, белоголовый мальчуган с пухлым, простодушным лицом.
— Чудно! — сказал Саша.
— Чего чудно? Как же ей не течь, коли она в реке? — ответил белоголовый мальчишка и засмеялся Сашиным словам.
Саша вздохнул, посмотрел на товарища и спросил:
— А ты слушал, как трава растет?
Белоголовый мальчишка разинул рот.
— Нет, — отвечал он.
— А говорят, что можно слышать, — сказал Саша.
— Ишь ты!
V
Рано поутру Саша с отцом отправились на мамину могилу. Они тихо разговаривали по дороге, а светлое и равнодушное обливало их солнце еще не жарким светом.
Отец рассказывал о покойнице. Саша любил слушать эти рассказы и смотреть на затуманенное печалью отцово лицо да на его усталые, далеко устремленные глаза.
На кладбище в этот ранний час было хорошо. Посетители еще не пришли. Кладбище дремало, как успокоенная роща в стране безлюдной и мирной. Только птицы чирикали, да ветки шептались. Но эти нежные звуки не нарушали светлой тишины.
Саша с отцом сели на зеленую скамеечку перед маминою могилою. могила зеленела и цвела. Саше стало грустно, что мертвые не встают и не являются. Если бы милая мама пришла! Но нет, — разлука навеки. Напрасно ждать и молиться.
— Знаешь, папа, чего я хотел бы? — тихо спросил Саша.
Отец молча посмотрел на него.
— Мне, знаешь, хотелось бы повидать мамочку, — продолжал Саша. — Право, хоть один бы только раз.
Отец грустно улыбнулся.
— Как же ее увидеть? — спросил он. — Во сне разве.
— Хоть бы только показалась, хоть бы на самую маленькую минутку, — тоскливо говорил Саша.
— Мертвые к нам не ходят, — печально сказал отец. — Да и мы их боимся.
Саша подумал: неужели он испугался бы милой мамочки? Нет, уж если он и чужих покойников не боится, так как же родной-то испугаться!
А ведь в могиле она истлела и вся теперь черная, мягкая, как земля.
Саша внимательно смотрел перед собою темными и зоркими глазами и не видел ничего, кроме насквозь озаренного воздуха, травы и деревьев, могил и кустов, бесконечного множества листьев, былинок, мошек, всяких предметов, ненужных и докучных. Не было только того, что мило и дорого Сашину сердцу, — не было Сашиной мамочки, молодой, веселой, но навсегда оставившей этот солнечный, яркий, внешний мир.
Отец встал.
— Пора домой, — сказал он.
Саше грустно было оставлять мамину могилу. Все на свете кончается.
VI
Вечером Саша с отцом долго сидели в столовой. Одинаковое настроение, сумеречное, беспричинно печальное, — беспричинно и потому неотразимо, — осенило их обоих. Оба они смотрели на мамин портрет, — большую фотографию в черной с золотом раме на стене. Саша сказал:
— Хоть бы мамочка только мимо прошла, — хоть бы там, за дверьми.
Отец печально посмотрел на Сашу, потом перевел глаза на дверь и сказал:
— Пройди она за тобою — испугаешься.
Саша оглянулся. Из двери была видна темная прихожая. Никто не стоял там. Саша вздохнул и сказал:
— А ничуть не испугаюсь.
— Уверен? — строго спросил отец.
— Правда, ничуть не испугаюсь, — повторил Саша.
— Не хвались, — сказал отец и замолчал.
Саша задумался. Он не помнил в своей жизни страха. И теперь, как он в уме ни испытывал себя, он не мог допустить, что испугается загробного мамина появления. Но Саше казалось, что отец смотрит на него с неудовольствием, — и Саша старался убедить себя в том, что отец прав: он привык верить отцу. Смелость, которую Саша знал в себе, — не была ли она только боязнью показаться перед людьми трусом? И хотя Саша уверен был в том, что нет в душе его страха, он все же решился испытать себя.
VII
Саша лежал в постели, но не спал, — прислушивался к звукам в доме и ждал. В тихом всегда доме ночные звуки раздавались особенно ясно. За несколько горниц слышались отцовы шаги, потом заскрипела его кровать. Лепестинья ходила, тихонько шлепая туфлями. Беспрестанно возникали и уничтожались какие-то легкие, непонятные шумы. Перед образом слабо мерцал елейник. Тени беззвучно, еле заметные, двигались по стенам.
Наконец и Лепестинья угомонилась. Стало совсем тихо. Ночь, летняя, полупрозрачная, достигла самой темной поры. Саша поднялся с постели, оделся и выскочил из окна в сад. Ночная свежесть охватила его. Обильная роса мочила Сашины ноги. Сразу стало холодно, захотелось вернуться, заснуть. Но Саша пошел вперед. У калитки он немного постоял, подумал, потом решился и вышел на дорогу.
Поля за рекою туманились. Река покрылась легкою дымкою. Дорога была жесткая и влажная. Мелкие камешки на ней ясно ощущались босыми Сашиными ногами.
Саша спустился к броду. Теплая вода нежно обняла колени. Река всею шириною двигалась, и трудно было идти прямо, — ноги стали такими легкими, шаткими, и на каждом шагу вода, ясно и весело звуча, тихонько, но сильно плескалась о колени. Когда Саша подходил к берегу, стало жаль, что вода падает все ниже, что слабеют ее теплые, нежные прикосновения. Окунуться бы совсем, — славно! Но некогда, — завтра. И Саша вышел на берег.
Саша медленно шел по дороге, вдоль реки, озирался вокруг и ждал, когда будет страшное. Но он чувствовал в себе только ночную истому да любопытство, да ожидающее волнение, вовсе, впрочем, не
