походили на два доброжелательных стога сена, и
– Ну ладно уже, – сказал он бодро, не выдержав напряжения. – Говорите.
И обнял Гарриет, бледную и изнуренную после утренней тошноты и недели, проведенной за отскабливанием полов и мытьем окон.
– Вы думаете открыть гостиницу? – спросил Фредерик мягко, не желая выносить суждений.
– Сколько детей вы собираетесь родить? – спросила Молли с коротким смешком, который означал, что возражать бесполезно.
– Много, – тихо ответил Дэвид.
– Да, – подтвердила Гарриет. – Да.
В отличие от Дэвида, она не понимала, насколько раздосадованы эти двое родителей. Как и все люди их типа, создавая себе репутацию оригиналов, на деле они представляли собой квинтэссенцию обычности и не принимали никаких проявлений духа преувеличения или неумеренности. Таких, каким был этот дом.
– Поехали, мы угостим вас обедом, если тут найдется приличный ресторан, – сказала мать Дэвида.
За тем обедом они говорили о другом, пока за кофе Молли не заметила:
– Ты понимаешь, что тебе нужно просить помощи у отца?
Дэвид поморщился, словно от боли, но пришлось смириться: важнее всего был дом и их будущая жизнь в нем. Жизнь, которая – оба родителя поняли это по выражению непреклонного намерения, в котором читали сплошную юношескую заносчивость Дэвида, – должна восполнить, устранить, свести на нет все упущения их, Молли и Фредерика, жизни и жизни Джеймса и Джессики тоже.
Когда они расставались на темной стоянке у отеля, Фредерик сказал:
– Насколько я могу судить, вы оба сошли с ума. Ну, или сильно обманываетесь.
– Да, – сказала Молли. – Вы не продумали все как следует. Дети… Пока их не заведешь, нипочем не знать, сколько с ними забот.
Тут Дэвид, рассмеявшись, озвучил аргумент – старый, который Молли узнала и встретила с понимающим смешком:
– В тебе мало материнского инстинкта. Это не твое. А в Гарриет много.
– Ладно, – ответила Молли, – жить-то тебе.
Она позвонила своему первому мужу, Джеймсу, который находился на яхте где-то у острова Уайт. Разговор окончился словами:
– Наверное, тебе лучше приехать и увидеть все самому.
– Хорошо, я приеду, – ответил тот, соглашаясь с тем, что было сказано, ровно столько же, сколько с тем, что сказано не было: неспособность понимать немой язык жены была главной причиной того, что Джеймс был рад с ней расстаться.
Вскоре после этого разговора Дэвид и Гарриет вновь стояли с родителями Дэвида – второй их парой, – созерцая дом. На этот раз стояли снаружи. Джессика стояла посреди лужайки, пока еще засыпанной древесными обломками зимы и ветреной весны, и критически разглядывала строение. Оно казалось ей мрачным и гадким, как и вся Англия. Джессика была ровесницей Молли, но выглядела на двадцать лет моложе – подтянутая, загорелая, она, казалось, лоснилась от солнечного крема, даже когда ее кожа была суха. Волосы у нее были желтые, короткие и блестящие, одежда яркая. Вонзая каблуки малахитово-зеленых туфель в лужайку, она смотрела на своего мужа Джеймса.
Тот уже побывал в доме и теперь, как и ожидал Дэвид, сказал:
– Это хорошее вложение денег.
– Да, – сказал Дэвид.
– Цена не завышена. Думаю, это потому, что для среднего покупателя дом слишком велик. Как я понял, техническое заключение в порядке?
– Да, – сказал Дэвид.
– В таком случае я возьму на себя обязательства по закладной. Сколько она будет выплачиваться?
– Тридцать лет, – сказал Дэвид.
– Я к тому времени, наверное, умру. Что ж, на свадьбу я тебе толком ничего не подарил.
– Тебе придется сделать то же самое и для Деборы, – сказала Джессика.
– Для Деборы мы уже сделали гораздо больше, чем для Дэвида, – ответил Джеймс, – В любом случае, это нам по силам.
Она засмеялась и пожала плечами: деньги были, в основном, ее. Такое легкое отношение к деньгам отличало их совместную жизнь, которую Дэвид, попробовав, яростно отверг и предпочел скряжничество оксфордского дома – хотя никогда не произносил вслух этого слова. Броская и слишком уж легкая – такой была жизнь богатых; но теперь он будет ей причастен.
– И сколько детей вы запланировали, можно спросить? – поинтересовалась Джессика с видом попугая, приземлившегося на этой сырой лужайке.
– Много, – ответил Дэвид.
– Много, – ответила Гарриет.
– Ну будь по-вашему, – сказала Джессика, и на этом вторые родители Дэвида покинули сад, а там и Англию, с облегчением.
После чего на сцене появилась Дороти, мать Гарриет. Ни Гарриет, ни Дэвид и не подумали бы вздыхать о том, как это ужасно, что мама все время здесь: если их семейная жизнь будет такой, как они задумали, Дороти обязательно придется приходить к ним помогать Гарриет, хотя всякий раз она будет настаивать, что у нее своя жизнь, к которой ей нужно вернуться. Дороти была вдова, и эта ее своя жизнь состояла в основном из посещения дочерей. Семейный дом продали, и теперь у нее была маленькая квартира, не бог весть что, но Дороти не жаловалась. Осознав размеры и возможности нового дома, несколько дней Дороти была необычно молчалива. Вырастить трех дочерей ей оказалось нелегко. Покойный муж был инженером- химиком, неплохо зарабатывал, но денег никогда не было много. Дороти знала, сколько во всех смыслах стоит семья, даже небольшая.
Раз за ужином она попыталась высказать несколько замечаний в этом духе. Дэвид, Гарриет, Дороти. Дэвид только что пришел домой, припозднился: поезд задержали. Ежедневные поездки не обещали особой радости, это было самое худшее для всех и особенно для Дэвида, поскольку добраться на работу и с работы занимало у него почти два часа в один конец. Это включено в стоимость мечты.
Кухня была уже почти такой, какой должна стать: большой стол с тяжелыми деревянными стульями вокруг – сейчас их только четыре, но еще несколько стоят вдоль стены в ожидании гостей и пока еще не рожденных людей. Большая плита марки «Ага» и старинный буфет с чашками и кружками на крючках. Вазы наполнены цветами из сада, где лето обнаружило множество роз и лилий. На ужин традиционный английский пудинг, приготовленный Дороти; за окнами осень заявляет о себе опадающими листьями, которые время от времени ударяют в стекло с негромким стуком или звоном, завыванием ветра. Но в доме опустили шторы – теплые толстые шторы в цветочек.
– Знаете, – начала Дороти, – Я тут думала о вас двоих.
Дэвид положил ложку, чтобы ее выслушать, чего он никогда не делал для своей наивной матери или практичного отца.
– Не думаю, что вы должны сразу во все это бросаться – нет, дайте мне сказать. Гарриет всего двадцать четыре, нет еще и двадцати пяти. Тебе, Дэвид, только тридцать. Вы ведете себя так, будто думаете, что если чего не схватите сейчас, то потеряете навсегда. Ну, такое впечатление у меня возникло по вашим разговорам.
Дэвид и Гарриет слушали: их взгляды встречались, хмурые, задумчивые. Эту крупную, надежную и грубоватую Дороти, с ее решительными движениями и основательными манерами нельзя было игнорировать; чего стоит Дороти, они понимали.
– Я так и думаю, – сказала Гарриет.
– Да, девочка, я знаю. Вчера вы говорили, что заведете нового ребенка сразу же. Мне думается, ты быстро пожалеешь.
– Все в любой момент
Это жестокое замечание, проявление – обе женщины знали – чего-то затаенного вполне подтверждали новости, сыпавшиеся из приемника. Всюду плохие дела: не сравнить с тем, какими новости скоро станут, но
