На выходе Джони замялась у листочка, где все записывались.
— Не останавливайся, — процедила я сквозь зубы. — Мы же денег с собой не взяли. Как, по-твоему, расплачиваться будем?
Джони в отчаянии начала коситься в угол комнаты, где Лу левитировал в трех дюймах над землей и одновременно вел разговор с продвинутыми йогами. Он взглянул на нас, потом повернулся обратно к своим серьезным ученикам, и у меня возникло неприятное ощущение, что он прочел мои мысли.
Как оказалось, он действительно их прочел. Я набралась смелости и на следующей неделе вернулась в клуб. Мне очень хотелось позаниматься, но я была приглашена на ужин к бабушке и дедушке, поэтому опять пришлось пойти к Лу, надеясь, что его взгляд на прошлой неделе означал любопытство, а не осуждение. Почти всю прошлую неделю меня мучила бессонница и-за стыда, и я поклялась никогда больше не обманывать своих учителей йоги. Что бы Индра обо мне подумала, если бы узнала? Разве можно рисковать всем, чему я у нее научилась, ради экономии в несколько баксов? И что самое абсурдное, ведь я коплю деньги для того, чтобы поехать с ней на Бали! Получается, что я обманываю ее, чтобы заплатить ей!
В начале первого цикла «сурья намаскар» Лу поднял свои жилистые руки к потолку, и тут его взгляд упал на меня. Он опустил руки. И спросил:
— Как вас зовут?
Я сглотнула комок в горле.
— Сюзанн Моррисон, — пролепетала я.
Он кивнул, запоминая. Его руки снова взлетели к потолку, и мы начали занятие. Но в конце, после шавасаны[10], которая была больше похожа на короткое лежание в луже собственного пота, Лу позвал меня:
— Сюзанн Моррисон, можно вас на минутку?
Видимо, учителя замены оказались умнее, чем мы с Карли думали. Они не знали наших имен, но записывали, как часто мы приходили, и знали, что мы не платим.
— У вас долг по оплате за пять занятий, — сказал Лу. Его глаза сверлили мои, как дрель. — На прошлой неделе вы и ваша подруга ушли после занятия и не записались.
— Правда? — Я вытащила чековую книжку, обливаясь потом, покраснев и пытаясь не заикаться. — И сколько я должна?
Я выписала чек на двойную сумму, чтобы остаток пошел в счет будущих занятий. Это было с моей стороны проявлением доброй воли. Классический для меня образец поведения. Точно так же я поступила в тот раз, когда подарила папе на Рождество свою свинью-копилку, потому что боялась, что Санта-Клаус заметит, как я таскаю мелочь с отцовского комода.
Лу следил за мной, когда я выписывала чек, и его глаза были полны разочарования и еле сдерживаемой злобы, как у борцов кунг-фу, — как будто он собирался мысленно надрать мне задницу, если я не дам ему денег немедленно.
После этого я намеревалась убить Карли. Позвонила ей, как только добралась до дома. Мне, правда, не хотелось этого делать, потому что она заслужила такое же унижение, но я сжалилась над ней. Хотя, по правде, нет: я просто испугалась, что если и ее поймают, то она признается, что придумала эту аферу, и тогда мое малоубедительное объяснение покажется Лу совсем неубедительным. Я обо всем ей рассказала, а она на следующий день пришла на занятие подготовленной, придумав целую историю — мол, хотела спросить, не забыла ли я случайно в прошлом месяце продлить абонемент? «Каждый месяц я так погружаюсь в практику йоги, что детали мирской жизни просто ускользают от меня, понимаете?» Многозначительный взгляд, безразличный жест плечами, легкий румянец на щеках… Я готова была прикончить ее, а потом себя.
Я поехала на Бали, чтобы заниматься йогой с Индрой. Но мне также хотелось кое-что доказать Лу. Мне хотелось, чтобы он понял: я пыталась обмануть его лишь потому, что воспринимала практику йоги очень серьезно. Неубедительно? Ну… вообще-то, да. Зато типично для человека, который не верит в Бога, но боится его, ведь настоящим наказанием было бы признаться во всем, а потом месяц мыть у Лу туалеты. Вот что дает вам дисциплинированная духовная практика: наказание, соответствующее преступлению, которое, однако, не будет длиться вечно. Я же взамен мучила себя мыслями о том, что каждый раз, глядя на меня, Лу припоминает мои прегрешения, в которых я не созналась, хотя, возможно, мне стало бы лучше — я бы наконец очистила свою совесть.
Но главная правда была в том, что я должна была остаться. И не для того, чтобы отбыть наказание. Я почувствовала, что нащупала что-то, напала на след. В тот момент, когда мы сидели в кругу и Индра посмотрела мне в глаза, сказала, что мы все боимся смерти, я ощутила в ее словах обещание и поняла, что она может мне помочь и понимает, что я имею в виду. Я была готова вступить в секту мочепоклонников, если это означало, что Индра поможет мне найти способ жить без страха. Второй вариант: уехать, сдаться, продолжить старую жизнь, где нет возможности для освобождения, — я уже не могла вернуться на этот путь. Он вел к смерти. Индра же могла вывести меня к жизни.
Да, меня тошнило, когда я думала о том, что делают мои учителя и товарищи по группе с утра, но мне также было жутко интересно. Жизнь в ту первую неделю на Бали казалась очень странной. В одно мгновение я поражалась тому, как разнообразен мир, как много в нем придурков, а через секунду хваталась за горло при мысли, что, возможно, учителя потребуют совершить некий групповой ритуал по питью мочи — может, у них это все равно что отведать вина на Тайной вечере. Но в одном я не сомневалась: нужно остаться. Я хотела остаться. В первые недели я чувствовала себя Данте, проходящим все круги ада, выискивающим лестницу в чистилище и лишь наполовину уверенным, что он вообще ее найдет. Но я знала, что если найду эту лестницу, то все остальное станет лишь вопросом времени. Со временем я смогу освободиться от Лу и долга перед студией, от страха и ненависти к себе, ступить на дорогу в рай и блаженно размышлять о будущем.
Господи, как же тут жарко. У меня все тело чешется, я вся покрылась какими-то красными пупырышками, как будто колония муравьев пробралась мне под кожу во время сна. Стоит мне оказаться под прямыми солнечными лучами хотя бы на несколько секунд, и я ударяюсь в панику. Я родом из мест, где солнце девять месяцев в году прячется в бомбоубежище. Кожа у меня белая, как у инопланетянина с Луны. Иногда я бегу в тень, но лишь затем, чтобы обнаружить, что тень не помогает. Моя кожа постоянно горит, огонь пробирается под кожу. Пот закипает, солнцезащитный крем плавится, затекает мне в глаза, в рот и собирается лужицей в чашках бюстгальтера.
Лу сегодня цитировал Мильтона:
— «Он в себе обрел свое пространство и создать в себе из Рая Ад и Рай из Ада Он может».
Лу сказал, что поэты и художники всегда знали о способности ума искажать реальность.
— Если силы ума хватает, чтобы осознать это, — добавил он.
Клянусь, при этих словах он посмотрел прямо на меня.
И я подумала: я в аду. Может, Мильтон тоже был на йога-семинаре?
Вот что мне интересно: Индра пьет мочу, потому что она смелая или потому что ненормальная?
С какой стати такая дисциплинированная, умная, добрая женщина станет делать нечто столь отвратительное? Других признаков безумия я в ней не замечала. Не считая этого, который, правда, с лихвой компенсирует все остальное.
Сегодня она рассказывала нам про «Я», про то, что все мы являемся частью одного бесконечного «Я», — и наша способность к состраданию доказывает, что все мы взаимосвязаны. Она так убедительно говорила, что, когда подошло время медитации, я чуть не разрыдалась, нафантазировав про себя, что обнимаю детишек на Олимпиаде для инвалидов, а люди вокруг хвалят меня за то, какая я сострадательная.
Если бы кто-нибудь из моих знакомых знал, что я иногда специально задерживаюсь после занятий и жду — вдруг Индра подойдет к моему коврику поговорить? — они бы взглянули на меня и сказали: черт, а ведь мы совсем тебя не знаем.
И я бы ответила: блин, да я сама себя не знаю.
Так что, может, это я — ненормальная.
