тянущегося до самого горизонта. На некоторых из них, похоже, росла пшеница, длинные тонкие стебли пробивались из-под земли. Я прочесала их пальцами, как волосы. Другие поля были только что засажены и представляли собой лишь землю, покрытую тонким слоем воды, — акры зеркал, тянущиеся до горизонта. Отражаясь в них, мы прыгали с одной ступеньки на другую и ступали по узким глинистым и травянистым тропкам. Су прыгала с чемоданом на голове. Я смотрела на нее разинув рот.
Вокруг пахло жарой и утиным пометом. От изумрудной зелени слепли глаза.
Примерно через двадцать минут мы подошли к бунгало «Бали Хай», которым предстояло стать моим домом на следующие два месяца.
Помните, я говорила, что не стоит нервничать заранее, если даже не знаешь, что ждет тебя впереди? Я была права, и знаете — почему? Потому что моя хижина с земляным полом оказалась настоящим дворцом.
Вот она, награда за труды.
Когда я подняла голову и увидела наш дом, окруженный сиянием на вершине холма и частично загороженный пальмами, я вспомнила ту песенку из мюзикла «Звуки музыки», в которой поется: «Наверное, это потому, что в детстве или юности я сделала что-то хорошее».
А потом подумала: если индонезийскому народу придет в голову устроить революцию, именно хозяев таких домов четвертуют в первую очередь.
А потом я перестала думать, потому что увидела бассейн.
Вообще-то, бассейнов было три. Три! Один обычный, один детский и один еще меньше детского… для младенцев, что ли? Или для домашних животных? Я тут же представила свирепую стаю бешеных собак, которые прохлаждаются в личном бассейне, потягивая коктейли с зонтиками.
На территории было пять больших бунгало: три у дороги, еще два примерно на тридцать ступеней выше. Наше стояло у кромки леса и выходило окнами на рисовые поля.
Дом располагался в уголке и был самым дальним от дороги. Веранда, выложенная плиткой, сверкающие мраморные полы, мебель из тика. На первом этаже — сводчатый потолок, футон с покрывалом, выполненным в технике батик, и уютный закуток у окна со столиком и стульями. Справа — крутая лестница, слева — полностью оборудованная кухня с набитым ананасами и папайями холодильником. А под лестницей — ванная, превосходящая все ожидания: блестящая сероголубая плитка, ваза с жасмином рядом с раковиной и длинная большая ванна с отдельными кранами для горячей и холодной воды.
Наверху, где я стою сейчас, — одна большая спальня размером с мою квартиру в Сиэтле. В ее центре — ложе королевских размеров. С обруча на потолке каскадом ниспадает москитная сетка как длинный марлевый канделябр.
Спускаясь вниз, чтобы воспользоваться ванной, по пути я засмотрелась на лупоглазых чудовищ, вырезанных на раме окна без стекол — единственного источника света на темной лестнице, — и чуть не сбила с ног Су. Та рассмеялась.
Я призналась, что бунгало очень красивое, и она лишь захихикала в ответ.
— Да, — ответила девушка.
— Вот уж не думала, что приеду на семинар по йоге, а там будет три бассейна! — Тут Су нахмурилась и надула нижнюю губу. Я решила, что она не поняла меня, и повторила: — Целых три бассейна! Здорово.
— Два, — сказала она, посерьезнела и замолчала, подбирая слова. — Малый бассейн зарезервирован.
— Зарезервирован, — повторила я.
Су кивнула, обошла меня и продолжила подниматься.
Я обернулась, глядя, как она прыгает через две ступеньки. Девушка почти скрылась в темноте наверху лестницы, когда я ее окликнула:
— А для кого он зарезервирован?
— Для Бога, — ответила она, не обернувшись.
Кажется, я поняла, что именно в Джессике кажется мне странным и непривычным: она все воспринимает всерьез. То есть
Джессика не знала, что такое ирония, и ее постоянно что-то вдохновляло. Как будто она подсоединилась к какому-то невероятно вдохновляющему радио, которое каждую минуту сообщало ей Самую Лучшую Новость В Мире. Стоило ей особенно возбудиться по этому поводу, как ее голос повышался до серебристо-голубых трелей, и мне казалось, что она сейчас запоет. Вот так примерно она рассказывала мне про массаж, который делает (какая-то краниосакральная терапия):
— Это! Так! Потрясающе! Что! У меня! Есть! Возможность! Практиковать! Эту! Ах! Технику.
Разобрав вещи, я спустилась вниз на закате и обнаружила Джессику за столиком на веранде. Та что- то писала в блокноте на пружинах. Я села напротив, и мы стали любоваться сгущающимся сумраком над рисовыми полями и слушать музыку.
В павильоне среди рисовых полей репетирует гамелан[6]. В этом оркестре играют только женщины, сообщила мне Джессика. Они издают просто фантастические звуки — это похоже то на тонкую серебристую паутину, натянутую в воздухе, то на средневековых рыцарей, которые пускаются в пляс в кольчугах и при полном вооружении. Наверняка их слышно на всю деревню. Мой первый парень после школы (тот самый, что любил читать мой дневник) говорил, что игра гамелана — самая трансцендентная и мистическая музыка. Утверждал, что его металлический звон напрямую связывает нас с Божественным. Тогда, в его прокуренной квартире, меня ужасно раздражали резкость звучания гамелана, его непредсказуемые звуки. Но сейчас, в темно-зеленой ночи, я вдруг поняла, что он имел в виду.
Джессика скрылась в доме, а потом появилась с тарелкой рисовых лепешек, тахинной пасты[7], джема и авокадо. Я порылась в соломенной сумке и достала все вегетарианские закуски, купленные на прошлой неделе в магазине здорового питания: несоленый миндаль, соевые крекеры и конопляное семя.
А потом, проявив храбрость, достойную отряда партизан, добавила пару кусочков вяленого мяса, которые стащила на работе во время последней смены пару дней назад.
— Ох, мамочка милая! — воскликнула вдруг Джессика.
Я, разумеется, тут же стала прятать контрабанду обратно в сумку, решив, что соседка — вегетарианка и не может есть даже просто в присутствии мяса. Она посмотрела на меня широко раскрытыми голубыми глазами, поморщившись от отвращения:
— В тахинной пасте муравьи!
Она оттолкнула банку от себя, а я чуть не рассмеялась. Во-первых, мне никогда раньше не приходилось слышать, чтобы кто-нибудь кричал «мамочка милая», увидев муравьев. И во-вторых, можно было вздохнуть с облегчением и припрятать мясо. Я была уверена, что с завтрашнего дня мне два месяца нельзя будет вкушать животную плоть, а дальше кто знает? Может, я вообще вернусь домой вегетарианкой.
Отчетливо слышу сейчас, как мои братья смеются надо мной, хотя они в десяти тысячах миль отсюда. Мои брательники называют себя «мясорианцами». У них есть диета собственного сочинения, в которой единственная еда, которая не запрещена, кроме мяса, — это масло или все, что в нем плавает или окунается в него. Подозреваю, что Джессика лишилась бы чувств, случись ей поужинать в их компании.
Она спит рядом со мной. У нас одно королевское ложе на двоих, где поместилось бы целое семейство — такое оно огромное. Джессика лежит на спине, подперев голову двумя подушками, чтобы сохранять позвоночник в правильном положении.
Мне же не спится. Здешняя темнота очень вязкая и теплая, и москитная сетка отвлекает. Она напоминает мне домики, которые мы с братьями и сестрой строили в детстве. Чувствую себя ребенком. Ну как тут можно уснуть? Так здорово лежать под балдахином. Между прочим, я в хорошей компании. Бали
