Катька сама прибралась в доме, подготовив его к свадьбе. Все выбелила, вычистила, вымыла, постирала.
Свою будущую свекровь и ту в бане отпарила. Ничего не давала ей делать, управлялась всюду сама. Федька лишь дрова да воду носил. В сарае убирал. Его Катька жалела. И, несмотря на то что уж неделю расписаны были, к себе не подпустила. Велела до свадьбы подождать. Чтоб как положено. Лишь изредка целовал ее, поймав в сарае, возле коровы.
Катька тогда краснела с непривычки. И все спрашивала, кого он любит больше, ее или Ольгу?
Федор вначале отшучивался, потом озлился. Мать, услышав такое, зазвала Катьку в свою комнату и там сказала, что не стоит Федьке напоминать про поселковую. Наоборот, делать надо так, чтобы из сердца и памяти имя ее выстудить. А та далеко, в девках осталась. А Катька — жена. Лишние вопросы мужику задавать не должна.
А вскоре отгуляла Сосновка свадьбу Федьки. Целых три дня не смолкала гармонь в доме. Днем и ночью приходили люди поздравить молодых. Веселье било через край. И только Федька иногда вдруг становился грустным: оглянется на раскрасневшуюся Катьку, а видятся ему другие глаза — несмелые и тихие, чистые, как озера, другие косы — светлые, шелковистые. И губы…
«Нет. Не забывала она Федьку. Это он понял в день росписи. Дед Силантий, чистый, умный человек, своею болезнью и смертью, не желая того, помешал, изменил судьбы, сделал чужими Ольгу и Федьку. А может, и несчастными оставил», — думал парень, понимая, что ничего в своей судьбе не мог и уже не сумеет изменить. И все ж… Вздыхал, глядя на веселившихся сельчан. Они верили, что молодые будут счастливы.
Федька вышел во двор подышать чистым морозным воздухом. К нему мать подошла, обняла, прильнула головой к груди:
— Совсем взрослым стал, сынок. Теперь уж и мужчина. Дай Бог счастья вам, — улыбалась тихо.
— Эх, мама! Зачем судьба жестока? Зачем ты Ольгу проклинала? За что обидела ее? Ведь если б не ее сестра, замерз бы насмерть. А сама она прийти не могла. Дед умирал. Сумела ты меня женить на Катерине. Но вот любить — не заставишь. А без того о каком счастье говорить? Давай уж лучше помолчим, — укорил он беззлобно…
Женщина, вздрогнув, уронила слезу на платок. Вздохнула тяжко: поняла, что не хотел огорчать ее сын. Пока она жива, будет жить с Катериной. А дальше… «Пусть у него будет много детей. От них он никуда не денется», — подумалось матери.
Федька старался не появляться в поселке, а потому почти не вылезал из тайги, работая вместе с лесорубами. Домой он не спешил. Как и все сосновские мужики, был жаден на работу. Она давала заработок. А он ой как нужен! В семье ожидалось прибавление…
В тот день он, как всегда, уходил из леса вместе с бригадой. Топоры и пилы разобрали в сумерках. В лесу их никогда не оставляли. Опасались. А под утро проснулись от криков:
— Тайга горит! Огонь к селу подходит! Скорее вставайте, люди!
Ссыльные выскакивали из домов, не успев проснуться окончательно. Глянув, откуда идет дым, поняли: горят штабели, подготовленные к отправке строителям поселка.
— Господи! Без зарплаты остались, — ахнул кто-то потерянно. И сосновцы побежали тушить пожар в тайге.
Мужики и бабы, старики и дети, похватав ведра и лопаты, топоры и пилы, кинулись в тайгу, спасать ее, кормилицу. В селе остались лишь дряхлые старухи да малые дети, трое беременных баб. Среди них и Катька.
Федор бежал в лес, едва успев накинуть на плечи рубаху. Из тайги, навстречу ссыльным, бежала, летела и ползла, спасаясь от огня, живность. Шерсть на некоторых подпалена. Зверье кричало на все голоса. Их заглушал шум пожара. Огонь шел из леса плотной стеной, разрастаясь вширь, вытесняя все живое.
Дым, жар, грохот падающих деревьев, копоть и гарь опережали огонь. Нечем было дышать.
Сосновцы стали в цепь. Землей и водой из ручья гасили огонь. Дым разъедал глаза, слепил. Душил жар. Люди быстро теряли силы. Гул огня отгонял от хвойных зарослей. Громадные ели и сосны вспыхивали факелами.
— Пустить бы встречный пал. Это остановило бы огонь, — предложил кто-то из стариков. И добавил: — Иначе не осилить, не остановим это горе.
И его послушали, пустили встречный пал.
Через пару часов пожар ослабел. Но грозил перекинуться на соседний участок — молодые посадки.
Сосновцы уже выбивались из сил, когда к ним на помощь подоспели поселковые.
Голоса людей стали слышнее. Они увереннее гасили пожар. Подгоняли друг друга, спешили.
Не до отдыха, хотя усталость валила с ног, и головы гудели, как кипящие котлы. Никто не видел, как наступила ночь. Да и было ли в этот день утро? Небо, закрытое дымом и копотью, не пропускало света, не пробилось солнце, люди потеряли счет времени, и лишь тени на фоне огня мельтешили в ночи с ведрами и лопатами.
На пожар приехали из райцентра. Люди торопились справиться с огнем. А он, ослабев в одном месте, набирал силу в другом.
Федька носил воду бегом. Заливал огонь с маху, хлестко. И снова к ручью. Пот градом катил по лицу, груди и спине. Обтереться, обсушиться, отдохнуть некогда. И вдруг кто-то за плечо тронул:
— Здравствуй, Федя.
Ольга стояла перед ним прокопченная, пропахшая смолой и гарью.
— Давно ты здесь? — удивился он встрече.
— Полдня. Ну, как ты? Счастлив? — Она заглянула в глаза несмело.
— Живу, как все. Ребенка жду. А ты? Замуж еще не вышла?
— У меня теперь другая цель. Не хочу рисковать собой, связываться с трусом иль дураком. Учиться буду. Это надежней всяких любовей, какие меняют, как примочки на ушиб.
— Кем стать хочешь? — полюбопытствовал Федька.
— Вот это секрет. Я о том никому не скажу. Даже когда поступлю. — Девушка улыбнулась загадочно.
— А я все не могу забыть тебя.
— И зря. Тебе нужно выбросить меня из памяти. Чем скорее, тем лучше.
— Почему? — опешил Федор.
— Скоро поймешь. — Ольга сделала шаг в темноту и скрылась из виду.
Весь следующий день Федор искал, но не встретил Ольгу. А на третий, будто сжалившись над людьми, пошел дождь. Тугой, как из ведра. Он мигом погасил пожар, выгнал людей из леса.
Едва успели сосновцы вернуться, в село приехала милиция, собрала всех мужиков.
— Зачем тайгу подожгли? Никак не угомонитесь? Были врагами народа, ими до смерти останетесь! — ревел на всю улицу толстомордый холеный мужик, приехавший с милиционерами.
— А зачем ее поджигать? Она ж нас кормит. Заместо мамки всякой семье! — не поверил в услышанное Костик.
— Поджигать, чтоб потом самим тушить? Такое только малахольному в башку взбредет, — буркнул Федька.
— Что? Власти оскорблять? — налились кровью глаза мужика. И, выдернув из кармана плаща портсигар, показал сосновцам и спросил: — Чей он?
— Мой! — протянул руку Федор и почувствовал застегнувшиеся наручники.
— За что? — зашумели вокруг.
— С кем работал этот тип? — перекрывая голоса, спросил приезжий.
— Вся бригада! Вместе работаем!
— Вот как? — перекосилось, побледнело лицо приезжего. Он глянул на милиционеров и продавил сквозь зубы: — Всех в машину. В отдел доставите.
И только тут увидели ссыльные машину — черную, зарешеченную, пузатую. Кто-то из милиционеров махнул рукой водителю, тот вырулил на дорогу, остановился рядом.
