она изменилась, стала еще более тонкий, хрупкой, только седые волосы были коротко и знакомо подстрижены.
- Паша Сафонов... Паша? - проговорила она почти испуганно, и Павлу Георгиевичу показалось, что лицо ее задрожало. - Садись, пожалуйста... Прости, у меня кавардак... Садись, пожалуйста, вот сюда. К столу, Паша... Ты приехал?
- Да, да, я сейчас, я сейчас! - обрадованно заговорил Сафонов, с неловкостью вешая плащ, шляпу на вешалку, где виднелось одинокое пальто Марии Петровны. И, вешая, не понимал, не знал, почему это он, взрослый, солидный человек, робел, краснел, как школьник, как в те годы.
Он хотел пожать Марии Петровне руку, но сдержался и не пожал, как не жмут при встрече руку матери, и сейчас же потянулся за папиросами и, вынув коробку, спросил совсем стеснительно:
- Можно?
Они сели за стол. Мария Петровна с непонятной настороженностью, с неверием, улыбаясь ему своими близорукими глазами, быстро повторяла:
- Ну вот, Паша, ты приехал... не узнать. Ты в командировку, по делам?
- Я проездом, Мария Петровна, - ответил он и не сказал, что отдыхал на юге, о чем говорить было, наверно, легкомысленно и неудобно.
- Мы сейчас с тобой чай... Подожди, подожди, мы сейчас чай. - И она встала и внезапно снова, как бы обессиленно, села, положив тонкие руки на стол, неверяще улыбнулась. - Да, да, Паша... Совсем не ожидала. Вот Паша Сафонов...
- Мария Петровна, чай не надо, - смущенно проговорил он. - Я только что поужинал...
Пить чай ему не хотелось; хотелось ему только вот так сидеть за столом, смотреть на Марию Петровну, говорить, спрашивать... Но Мария Петровна, вроде не слушая его, взяла чайник, движения ее показались ему стесненными.
- Я сейчас, Паша... Прости, что я называю тебя так. Ты ведь теперь...
Она не договорила, вышла на кухню, и тут, приходя в себя, Павел Георгиевич вздохнул освобожденно, провел ладонью по лбу, огляделся. Она была, как и до войны, одинока и жила в той же маленькой комнатке с одним окном в сад. Все было по-прежнему: стол, кровать, цветной коврик на стене, какая-то вышивка на тумбочке, широкий вместительный шкаф, набитый книгами; посреди стола - чернильница, стопка тетрадей, сбоку - красный, аккуратно отточенный карандаш. В этой комнатке он был лишь один раз. Его вызвала Мария Петровна и хмурилась, говорила с ним строго: кажется, тогда он сделал прыгающую чернильницу и поставил ее на стол преподавательнице немецкого языка. Сейчас Сафонов просто не поверил: пропасть времени лежала между прежним Пашкой и настоящим Павлом Георгиевичем, конструктором, вот в эту минуту не без смущения сидящим за этим столом.
Вошла Мария Петровна с чайником, весело сказала:
- Все готово! Ну, Паша, рассказывай о себе, что ты, как? А впрочем, я многое о тебе знаю. Из газет, статьи, книгу твою читала. Ты женился? поспешно спросила она.
- Да, Мария Петровна, - ответил Сафонов.
Она подозрительно-ласково посмотрела на него.
- Счастлив?
- Как будто, Мария Петровна. У меня сын.
Она, точно не расслышав, сейчас же сказала:
- Ну хорошо! А как работа? Над чем работаешь?
- Над новой конструкцией, Мария Петровна.
- Ну и как? Удачно?
- Пока не знаю. Знаете что, Мария Петровна, давайте говорить о прошлом, о школе...
Мария Петровна покачала головой, проговорила задумчиво:
- Я хорошо помню ваш класс. Довоенный класс. Это были озорные, способные мальчишки. И хорошо помню твою дружбу с Витей Снегиревым.
- А помните, Мария Петровна, как вы мне ставили 'плохо' по алгебре? В седьмом классе, кажется...
- Да. За то, что ты не делал домашних заданий, надеялся, что кривая вывезет. А математика прекрасно тебе давалась. Но ты был ленив.
- Мария Петровна, а помните, я устроил систему шпаргалок?
- Это то изобретение, когда шпаргалка двигалась по ниточке между партами?
- Да! - Павел Георгиевич засмеялся. - А прыгающая чернильница? Нет, сейчас бы я до такой штуки не додумался. Помню: сидел ночь, ломал голову, высчитывал мощность пружинки, чтоб чернильница подпрыгнула именно в тот момент, когда преподаватель макнет ручку.
Мария Петровна прищурилась, словно сдерживая улыбку.
- А я хорошо помню другое; как ты, Паша, стоял вот перед этим столом...
Она не договорила, налила в чашки чай, взяла ложечку, задумалась и спросила:
- Ты помнишь Мишу Шехтера?
- Ну конечно! Завидовал ему! Мы в классе зачитывали его сочинения: 'Образ Татьяны', 'Горе от ума'. У меня ничего не получалось.
- Он стал журналистом, - медленно проговорила Мария Петровна. - Ездит по всей стране, за границу, Часто читаю его статьи. И часто вспоминаю...
- Он заезжал?
- Нет.
- Да, - сказал Сафонов. - Разлетелись... Я слышал, Витька Снегирев директор завода на Урале. Не думал! Игнатцев Сенька - начальник главка, слышали? Я его встречал в Москве. Солидный, не узнать. А он не заезжал?
- Что? - спросила Мария Петровна и, опустив глаза, тихонько кивнула: Ты пей чай, Паша...
- Мария Петровна, а кто заходил к вам, кого вы встречали еще из нашего класса? - возбужденно спросил Сафонов. - Гришу Самойлова видели? Артист. Помните, он корчил рожи, а вы ему сказали, что у него способности? Занятный был парень.
- Я его видела только в кино, Паша.
- Я тоже. Неужели не приезжал?
Мария Петровна не ответила, она, наклонив голову, мешала ложечкой в чашечке, и он увидел на ее пальце неотмывшееся чернильное пятно, перевел взгляд на ее источенное лицо и с какой-то внезапной жалостью, с любовью увидел морщины вокруг ее губ, ее тонкую, слабую шею, коротко подстриженные, сплошь белые волосы, и что-то больно, тоскливо сжалось у Павла Георгиевича в груди. Он подумал, что, если бы она умерла, он не знал бы этого. И не знали бы другие...
- Мария Петровна, - еле слышным голосом повторил Сафонов, - Витя Снегирев, значит, не был у вас? Кажется, он в прошлом году заезжал сюда.
Она сидела, по-прежнему наклонив голову, и только замедлила движение ложечки в чашке.
- Нет, не был...
- А кто был?
- Что? Ты, пожалуйста, пей чай. Остынет.
- Мария Петровна, а интересно, кто-нибудь пишет вам? Помните, был Володя Бойков, Нина Винокурова? Боря Гмыря? Что-нибудь знаете о них?
Мария Петровна, опять не ответив, оглянулась на окно, там чернел сад, сквозь деревья пульсирующе замелькал свет проходившего троллейбуса.
- Нет, Паша, - сказала она. - Ко мне часто заходит Коля Сибирцев. Он работает на шахте. У него неудачно сложилась жизнь. Он часто заходит.
Сафонов смутно помнил Колю Сибирцева. Этот парень был, кажется, тихий, робкий, ничем не приметный, никакими особыми способностями не отличался, и Павел Георгиевич едва-едва представил его лицо.
- Плохо помню его, - пожав плечами, сказал он. - Забыл!
- Очень плохо, - не то насмешливо, не то осуждающе проговорила Мария Петровна.
Они помолчали. Но от этих последних слов 'очень плохо' Сафонову стало не по себе, он понял двойной их смысл. В наступившей тишине он придвинул чашку, неловко потянулся за сахаром и увидел, что Мария
