хочется погрузиться в спячку. На Льдине все-таки веселее.
-- Зато на Востоке ближе к космосу. Помнишь Сириус в полярную ночь? Он был совсем рядом, его можно было достать рукой, как этого альбатроса... Чего это ты вдруг, Сергей?
-- Красиво летит, стервец!.. Не знаю, Андрюха. Что-то царапает душу. Думал сегодня о Вере и детях, о том, что виноват перед тобой. Да не качай ты головой, виноват! Жизнь наша перевалила через экватор, к этому возрасту нормальные люди обычно достигают того, на что способны, мирно живут себе и 'возделывают свой сад', работают, любят жен и ласкают детей. А мы с тобой и недолюбили, и недоласкали, и самое горькое, что нам не дано уже этого наверстать.
-- Ты прав,-- спокойно проговорил Гаранин.-- Но раз уж повел такой разговор -- бери шире, Сергей. Да, мы в самом деле недолюбили и недоласкали. Зато нам дано другое...
-- Говори, я слушаю.
-- Острота ощущений. Нам всего достается вдвойне. Если прощание -- это концентрированная грусть, то встреча -- сжатая, как энергия взрыва в гранате, радость. Ожидание счастья -- тоже счастье, друг мой.
-- Мне этого уже мало.
-- Мне тоже.
-- Ты противоречишь самому себе.
-- Вся наша жизнь -- клубок противоречий, Сергей...
-- Чему ты улыбаешься?
-- Так, картинка детства... Не думай, что ухожу от разговора, наоборот... Этого, кажется, я тебе не рассказывал. В школе, в географическом кружке, помнится, мы выбирали себе меридиан. Ну, нечто вроде самодеятельной игры. Каждый, кто выбрал, начинал жить по законам своего меридиана. В соответствии с этим исчислялись дни, часы, времена года. Я, например, вопреки логике долгое время жил, опережая действительность на несколько часов в день и на целый сезон в году. Никакая сила в мире не могла тогда убедить меня в обратном. Так, наверное, и в жизни. Человек однажды делает выбор, и уже ничто не может изменить его судьбу. Я выбрал и теперь не могу да и не хочу жить иначе... А ты что?
-- Вспомнил одного юнца,-- улыбнулся Семенов -- Прилетел он на полярную станцию, представился начальнику. Тот спросил: 'Арктику знаешь?' 'А как же,-- гордо прощебетал юнец,-- два месяца был на практике!' Рядом с начальником стоял один метеоролог...
-- И начальник спросил его,-- подхватил Гаранин:- 'А ты, Андрей Арктику знаешь?' 'Что вы, Георгий Степаныч, я здесь всего три года!'
-- Тогда начальник поведал юнцу одну великую истину,-- продолжал Семенов.-- Он сказал: 'Слышал? Арктика -- она как любимая женщина: думаешь, знаешь каждую ее привычку, каждую прихоть, а она вдруг откалывает такое коленце, что только в затылке почесываешь!'
-- Цитируешь точно,-- кивнул Гаранин.-- Не пойму только, к чему.
-- К тому, что прожили мы вместе полжизни, а я лишь сегодня узнал, что ты фаталист.
-- А ты?
-- Я?
-- Да, ты. Точно такой же фаталист. У меня был меридиан, у тебя -другая игрушка.
-- Какая? -- удивился Семенов.
-- Девичья у тебя память, Сережа. Однажды в доме Семеновых заночевал охотник и забыл компас, стрелка которого всегда показывает на север.
-- Да.
-- А ты говоришь: противоречу самому себе... В этой стрелке все дело, она вечно зоват нас туда, где мы будем грустить. Но это нам только кажется, Сережа; возвращаясь, мы понимаем, что и не грустили вовсе, потому что работали, ждали и мечтали. Мы просто уходили в сказку и возвращались из нее. Вот и Сириус на Востоке... Я ведь не случайно о нем... В ту ночь, когда мы уставились ошалело на отметку восемьдесят восемь градусов, я, помнишь, осгался на метеоплощадке, мне хотелось хотя бы минуточку побыть одному. Сириус был чист, как вымытый, огромный и потрясающе прекрасный в прозрачном небе. И меня пронзило откровение: человек, увидевший однажды такую звезду, навсегда становшся ее пленником. Наши звезды нам светят здесь, Сережа, и нигде более. Если хочешь, смейся и обзывай меня лунатиком.
-- Не знаю, что бы я делал без тебя.
-- Жил бы по законам своего компаса, другого тебе на дано. Да и мне тоже.
-- Почему никогда не рассказывал про звезду?
-- Так ведь это сказка,-- улыбнулся Гаранин.-- Я под нее баюкал Андрейку. Хочешь, бери мой Сириус?
-- Нет уж, застолблю за собой Южный Крест.
-- Не жадничай, в нем целых пять звезд.
-- Ну, а что? Всем по одной: мна, Вере, Наде, Алеше и будущему внуку.
-- Что ж, уговорил. Бери.
Удачная попытка
Естъ в антарктической экспедиции такой обычай: считать зимовку начатой и вздохнуть спокойно только тогда, когда завершатся рейсы на Восток и возвратится из похода санно-гусеничный поезд. Но в эту экспедицию нужды в походе не было: все топливо на Восток поезд доставил еще в прошлом году, и оно мерзло там в цистернах нетронутое. Так что до начала декабря механики-водители будут ремонтировать, приводить в порядок 'Харьковчанку' и тягачи и лишь потом отправятся в свой изнурительный поход -- три тысячи километров по куполу Антарктиды в оба конца. Ну, а раз сейчас похода нет, то и нечего за него волноваться.
Оставались рейсы на Восток. Как десант, заброшенный через линию фронта, волнует армию, так и судьба восточников будет весь год волновать экспедицию. Честь экспедиции, ее боль и гордостьстанция Восток. В полярную ночь не дойти до нее, не долететь, случится что на ней и люди смогут помочь восточникам разве что сочувственной морзянкой. С Востока будет начинать ежедневные сводки на Большую землю Шумилин, и первые тосты в кают -- компаниях береговых станций будут за восточников и за их удачу.
Поначалу Мирный встретил новую смену так, словно хотел опровергнуть людские домыслы об Антарктиде. Солнце не уходило с безоблачного неба, нестерпимый свет заливал белое покрывало припайного льда, у которого пришвартовалась 'Обь', каменные скалы островов и ограждавший берега ледяной барьер. Искрился снег, полыхали вросшие в припай айсберги, ослеплял до отказа пропитанный солнцем снег. Люди надевали темные очки, мазали губы помадой (иначе потрескаются и покроются волдырями), а иные смельчаки раздевались до пояса и загорали. Обе смены, старая и новая, круглые сутки разгружали 'Обь'
-- Вот тебе и Антарктида! -- поражался Филатов, которому даже в одной кожаной куртке было жарко гонять трактор по припаю -- Сочи!
-- Накаркаешь,-- весело упрекал его Дугин.-- Сплюнь три раза и по дереву постучи.
В такую погоду летать бы на Восток борт за бортом, да не успели смонтировать самолеты, прибывшие на 'Оби' в разобранном виде. А только собрали и прогнали моторы -- началась пурга. Не очень жестокая, для Антарктиды и вовсе хилая -- так, метров двенадцать в секунду, но летчикам крылья она подрубила: низкая, без всякого просвета облачность отсекла Мирный от солнца.
Пурга закрыла дорогу на ледяной купол. Взлететь с полосы и пробиться через облачность было делом хотя и не безопасным, но возможным, а как возвращаться? Б Мирном слепая посадка -- игра со смертью в очко: либо в ледниковую трещину угодишь (их вокруг аэродрома как паутины в неухоженном доме), либо с барьера на припай грохнешься...
Не повезло! Начальник летного отряда Белов в пух и в прах разносил техников: не могли хотя бы на сутки раньше подготовить ИЛы к полету. Техники, и так забывшие, что такое нормальный сон, раз водили руками -- что могли, то и сделали, не роботы.
Пурга бушевала десять дней. Чуть стихло -- полетели на Восток, а там туман, не нашли станцию. Раньше, когда она была обитаемой, радист давал привод, тянул к себе самолет на эфирной ниточке. А теперь повертелись и вернулись обратно. Тут снова на Мирный обрушился стоковый ветер с купола, прождали еще четыре дня. Еще два раза пробивались к Востоку -- опять вхолостую: район станции окутала поземка. И виноватых нет, природе строгача не влепить.
Так и прошел январь, золотой летний месяц, когда на Восток летать -одно удовольствие, круглые сутки
