И, оторвав взгляд от письменного стола, он с сочувствием поглядел на покойника: 'Какую же ты нес на себе ношу, Демин, если даже тебе, бывшему фронтовику, она оказалась непосильной?'
Часть
первая
Глава
первая
Светловолосый паренек в синем летном комбинезоне и запыленных сапогах лежал под нагретой от солнца плоскостью штурмовика и смотрел в ослепительно голубое небо, по которому медленно-медленно передвигались редкие, розовые от солнца облака - на высоте был ветер, не улавливавшийся на земле. Паренек вглядывался в небо, будто там, в голубизне, хотел найти ответ на какие-то свои, мучившие его мысли. В глазах - пытливая строгость и еле сдерживаемое удивление. Гудели пылившие по аэродромным дорогам бензовозы и маслозаправщики, рядом вполголоса вели разговор механики и мотористы, доносился сдержанный смех недавно зачисленной в экипаж оружейнпцы ефрейтора Заремы Магомедовой, худенькой осетинки с густыми бровями, сомкнутыми над переносьем, с черными, немного удивленными глазами, с косой ниже пояса. Парень лежал и был настолько поглощен своими мыслями, что ничего вокруг не слышал.
Вглядываясь в ослепительную голубизну неба оп думал - что, если со всеми подробностями заснять на кинопленку его, Николая Демина, жизнь? 'Пускай не всю жизнь, а самое значительное из нее, - поправлял он себя и тут же задавался вопросом: - Ну а что именно выделить из моей жизни как самое интересное?__ Глаза паренька становились задумчивыми, в них меркла строгость. Тонкие губы, сжимавшие сорванную травинку, начинали добродушно вздрагивать; травинка падала за воротник комбинезона, а паренек, улыбаясь, продолжал фантазировать: - Нет, это было бы здорово, и вот как бы я начал такой фильм. Прежде всего показал бы крутой берег речки Ваэузы, а над ним черные избы нашего села. Нет, не черные, а белые, потому что действие происходит зимой. Речка подо льдом, на крышах шапки снега. Я с Петькой Жуковым возвращаюсь из школы.
В лицо ветер, метелица. А дома - мама. Она кочергой вытаскивает из печки ржаной каравай с поджаристой коркой, а сестренка Верка сидит под старенькой, ещё прабабушкиной, иконкой на лавке и глотает слюнки. Потом мама режет хлеб и разливает по тарелкам дымящиеся наваристые щи. Я пытаюсь щелкнуть Верку расписной деревянной ложкой по лбу, но мама сурово останавливает: 'Погодь-ка, Прохиндей Иваныч. Драться ты мастак, а вот что в тетрадках принес?'
Я торжественно достаю из сумки тетради, а в них почти в каждой красными чернилами красуются 'отлично, отлично, отлично'. И мама уже не притворно-ворчливым, а самым добрым голосом восклицает: 'Ай да молодец Николка! Истинное слово, молодец! Смотри, Верка, в школу на тот год пойдешь, чтобы, как сынка, училась'.
Потом мы ложимся спать, а мама убавляет в лампе огонь и, сидя за ещё не убранным столом, подперев осунувшееся лицо руками, опять думает. Мы с Веркой точно знаем: думает она об отце. Она всегда о нем думает, когда мы ложимся спать, а большая горница погружается в полумрак, и только слышно, как за окнами повизгивает вотер да изредка потрескивает паст под ногами запоздалого путника.
Мы с Веркой никогда не видели своего отца и ничего о нем не знаем: где он и кто он. Только однажды летом, когда я бегал на ток помогать матери, я услыхал, как гренадерского телосложения тетка Маланья в сердцах сказала:
- Бедная Варюха! Своими бы руками этого ублюдка задушила. При живом-то отце двое сирот. Это на что же похоже!
А ещё позднее стал часто наведываться в нашу избу дядя Тихон, добрый вдовый мужик, бывший конармеец, ещё мальчишкой топтавший о буденновской армией донские и воронежские КОБЫЛЬНЫЭ степи. Он приносил нам замечательрые, пестро раскрашенные глиняные игрушки. То улыбчивую матрешку, то злую, уродливую бабу-ягу со скорченной физиономией, то тачанку с пулеметчиками, совсем такую, как у буденновцев. Мы с Веркой бросались ему навстречу, едва только дядя Тихон перешагивал порог горницы и, нерешительно остановившись, снимал с головы выцветший от дождей и солнца городской картуз с модным длинным козырьком. С картузом дядя Тихон никогда не расставался.
- Можно, Варя? - спрашивал он у матери и опускал голубые стеснительные глаза, будто ждал от неё слова о чем-то очень и очень важном, на что матери решиться было трудно.
- Можно, можно, - не дожидаясь материнского согласия, галдели мы.
- Вы думаете, я что? - повеселевшим голосом говорил дядя Тихон. - С пустыми руками пришел? А ну налетай - кто на левый, кто на правый карман, выхватывай петушков и чижиков. Они сегодня со свистом.
...Как-то в грозовую ночь, когда молнии резали небо и даже кот с мяуканьем скребся со двора в дверь. Николка проснулся и увидел в горнице две освещенные молнией фигуры: дядю Тихона и мать. Они сидели на разных табуретках и вели какую-то, видно, длинную беседу. Мать говорила сухим ровным голосом, а дядя Тихон горячился, отчего голос его вздрагивал и перескакивал с низких нот на высокие.
- Нельзя так, Варюха, - убеждал дядя Тихон, - пора бы уж этого вертопраха навек позабыть.
- Он им отец, Тихон, - громким шепотом возражала мать.
- Да какой же он им отец, если они в глаза его не видели! Да и муж тебе какой?! Ты первая баба иа селе, ударница лучшая. А он - кто? Кто, я тебя спрашиваю?
Кулацкий племянник, жалкий гармонист в клубе - два прихлопа, три притопа! Да и знать ведь тебя не хочет.
Эх, Варюха! Дорого ты поплатилась за эти черные брови.
- Не я одна, - горько вздохнула мать.
- Вот и пора бы об этом позабыть, - настаивал дядя Тихон. - Надо все сызнова начать. Я же к тебе посерьезному, не на баловство какое-нибудь зову. Или мне не веришь?
- Верю, Тиша, - сказала мать и поперхнулась каким-то незнакомым Николке сдавленным грудным смешком. - Ты же весь добрый и светлый. Совсем как большой ребенок. Только прости меня на неласковом слове:
не хочу я второй раз судьбу свою испытывать, не хочу.
- Это ты твердо? - глухо переспросил Тихон.
- Твердо, - решительно подтвердила мать. - И не падо больше меня пытать.
- Ну тогда прощевай. - Дядя Тихон поднялся с тяжелым вздохом и, натыкаясь на табуретки, шагнул в сени. Звякнуло опрокинутое ведро, лязгнула на двери щеколда. А мать, оставшись одна, вдруг горько л както безысходно заплакала. Николке захотелось её утешить, и он стал было спускать с кровати босые ноги, но вдруг подумал, что нельзя ему сейчас вмешиваться в этот не во всем понятный ему разговор, и удержался от первого порыва.
...Жаворонок с треньканьем взмыл над аэродромом и, набрав высоту, снова ринулся к земле. Парень в летном комбинезоне, приподнявшись на локтях, проводил его глазами... Вздохнул: 'Все-таки любопытно, подошло бы такое начало для фильма про мою жизнь? А может, показалось бы скучным, неинтересным. - Он рассмеял, - ся. - А я бы тогда другое предложил. Детство в сторону, сразу быка за рога. И заголовок соответствующий.
Например, 'Личная жизнь Николая Демина'. А начать хотя бы с того, как я стал летчиком. Все-таки забавная была процедура'.
Он тогда закончил восьмилетку и по настоянию матери, стремившейся удержать сына возле родного очага, решил поступить в сельхозтехникум. Все было уже отмерено и взвешено, но вдруг полетело в тартарары. Тот же самый Николкин однокашник по восьмилетке Петька Жуков остановил его как-то у калитки и таинственными знаками отозвал в сторону.
- Куда надумал? - спросил он без обиняков.
- В Вязьму, - гордо ответил Николка. - Говорят, там сельскохозяйственный техникум самый лучший.
Петька Жуков скроил презрительную гримасу.
- Дура! Плюнь ты на это! Я тебе такое сейчас скажу! - Он наклонился к его уху и таинственно зашептал: - Я вот завтра в райцентр еду. Там в райкоме комсомола командир какой-то, не то майор, не то подполковник, из летной школы прибыл. Будет в училище парней отбирать. Аида вместе. Я тебе по секрету скажу, что всю весну к этому готовился. И мускулатуру смотри какую отрастил, и стометровку не хуже твоего Серафима Знаменского бегаю! У летчиков, знаешь, зарплата - во! А форма такая, что девки сплошняком будут замертво при одном виде падать.
- На ком же тогда женишься, если все так уж и замертво? - уколол его Демин.
