французских актеров, которые приехали на Первый международный фестиваль театров. Они сказали журналистам, когда их освободили из полиции, что, если Хулиетту Пенья не выпустят, они откажутся выступать в Испании. Полиция сейчас неистовствует. Повсюду полно агентов. За тобой здесь, естественно, смотрят во все глаза.
(...Сегодня я сделал в дневнике лишь одну запись: 'Достоевский, Лермонтов, Гоголь, Толстой и Пушкин были запрещены в Испании с 1938 по 1958 год'.)
Он ударил кулаком по мраморному, в серо-голубых разводах, столику и, застонав, опустил голову; глаза зажмурены, резко обозначены желваки, морщинами сведен лоб.
Многие сидевшие в столичном фешенебельном 'Моррисоне' обернулись: моего спутника знают в Испании, потому что он один из виднейших современных писателей. (Я не могу назвать его имени: введенное чрезвычайное положение предполагает арест за оппозиционные выступления; я буду называть моего друга 'Антонио'.)
- Не могу, - прошептал он, - не могу больше. Не могу. Не могу! - крикнул он и посмотрел на благополучных, красиво одетых людей, собравшихся в этом кафе. - Слышите, вы?! Не могу больше!
Люди улыбнулись: 'Наш талант шутит, они все такие озорники, эти писатели'. Люди улыбались; завтра они станут рассказывать об этом случае знакомым наряду с тем, какое вино они пили, и сколько стоила порция 'кальос а-ля мадриленья', и как была одета Пепита, жена торговца одеялами из 'Ереро и Наварра'; они были благодарны случаю видеть живого, известного молодого Антонио, а он заплакал. Он старался сдерживаться: он испанец, а это значит - гордость и мужество, но слезы катились по его щекам, и он не вытирал их.
...Рассвет был серым и осторожным, как филер. Антонио гнал машину по чисто вымытым, пустым мадридским улицам, и пальцы его побелели оттого, что он яростно сжимал руль, словно стараясь сломать его.
- Ложь, - говорил он, - кругом ложь. Мы погрязли во лжи. Мы лжем миру, лжем друг другу, лжем самим себе. Демократия в Испании, новый курс! Не лгал мой отец, он был коммунистом, и за это его расстреляли. Не лгут наши ребята, которые выходят под пули. А мы... Говорим полунамеками, рисуем полутонами. Демократия в Испании...
Я слушал Антонио и вспоминал музей Прадо. Веласкес и Гойя тоже не могли унизить тупость владык впрямую, но они тем не менее по-своему делали это, ибо за ними была сила большая, чем армия и святая инквизиция, - за ними был талант. Вот король. Как же важен этот старый, низенький, пузатенький, холодноглазый король. Сходство соблюдено великолепно, скрупулезно и вроде бы уважительно. Только король посажен на мощную кобылу с идиотической мордой. И это убивает короля - смехом. А вот кардинал. Его глаза смотрят на вас из белого кружевного воротника, написанного так, что кажется, будто голова отсечена от туловища, а кружева вовсе не кружева, а тонкая сталь ошейника. Это страшно, ибо художник вывернул себя, доверил холсту свою мечту: 'Смерть тиранам!' - а такие откровения караются монаршим гневом, который редко оборачивается ссылкой - смертью чаще.
Я понимал Антонио: испанское искусство сейчас не хочет ограничиваться аллегориями, даже самыми смелыми, - борьба испанцев за свободу смелей любой аллегории. Все чаще и чаще в театре, живописи, литературе 'кошку называют кошкой'. Да, цензура свирепствует, да, запрету подвергается все мало-мальски оппозиционное режиму, но оппозиция сейчас так сильна в Испании, что начни запрещать - придется запрещать все подряд, нечего будет смотреть и читать, а на одних вестернах далеко не уедешь. Официальная пропаганда трубит о росте благосостояния, о развитии экономики, о 'новом курсе' режима, который был провозглашен в пятидесятых годах, о 'национальной гармонии' и о решении всех основных проблем в стране. Но события последних дней - чрезвычайное положение, солдаты на улицах городов, массовые выступления трудящихся против репрессий свидетельствуют о том, что страна далека от того 'гармоничного общества', как ее рисуют на глянцевых буклетах для заезжих иностранцев.
Какова же истинная ситуация в стране?
Да, действительно, в конце пятидесятых годов в Испании началось развитие экономики - прежде всего дорогостроение, градостроительство, автомобилестроение. Все три отрасли завязаны в один узел, и понять суть этого 'узла' не трудно - туризм. Дороги, машины, отели и рестораны. Испания теперь вышла на второе место в мире по количеству приезжающих иностранцев - более 23 миллионов в год! В стране оседает громадное количество валюты (около 2 миллиардов в год). Растут в Мадриде и Малаге новые роскошные здания, но никого не интересуют такие проблемы, как народное образование, медицина, пенсионное обеспечение. Мои друзья в Толедо, Саламанке и Мадриде рассказывали, что за обучение ребенка в школе приходится платить ежемесячно 1,5-3 тысячи песет. Это 20-40 долларов. Количество больниц, работающих в системе 'социального страхования', смехотворно: в Мадриде, например, таких больниц всего две или три, и это на город с трехмиллионным населением. Бесконечно дороги квартиры. Двухкомнатная квартира стоит в месяц не менее трех тысяч песет, то есть две трети своего заработка квалифицированный рабочий или молодой педагог вынужден отдавать хозяину дома. Человек, который сбежал из деревни, вынужден ютиться в десятиметровой конуре, в полуподвале или на чердаке.
Правительство оказалось зажатым в тисках противоречий: молодые технократы требуют от правительства еще большего протекционизма; рабочие - повышения благосостояния, демократических свобод, социального обеспечения; студенчество - университетской -реформы, отказа от рутины, царящей в высшей школе, уменьшения платы за обучение; армия... Армия - главная опора режима, и даже в ее рядах сейчас нет единства. Те, кто пришел к власти после гражданской войны, люди старые, умеющие лишь 'тащить и не пущать', требуют 'жесткого курса', уповают лишь на 'крепкую руку'. Потеряв всякую историческую перспективу, они требуют арестов и расстрелов, - именно они настояли на проведении судилища в Бургосе; не случайно, видимо, начало процесса над патриотами-басками откладывалось три раза, - испанские товарищи говорили мне еще в начале ноября о том, что в Бургосе все готово для расправы. Но есть в армии и другие силы. Часть генералитета встала в оппозицию к режиму, требуя проведения демократических реформ. Только слепцы не хотят видеть истинное положение в стране: всеобщее глухое недовольство, постоянно гнетущее чувство страха перед возможностью ареста (в Испании конституция допускает семидесятидвухчасовой арест без предъявления обвинения), неясность политической перспективы. Даже фаланга переживает кризис, причем кризис сокрушительный. Я видел демонстрацию 'голуборубашечников' на аллеях квартала Пинтор-Росалес, которые шли, ведомые молодым Диего Мариесом, выкрикивая: 'Нас предали! Мы должны возродить движение!' Они вышли на свою демонстрацию за несколько часов перед тем, как на главной улице начался официальный парад, посвященный годовщине фаланги. Их, правда, не избивали - все-таки свои...
Наиболее серьезные политики сейчас стоят в полуофициальной оппозиции к режиму: они не могут не видеть общую тенденцию недовольства в стране. Граф Мотрико, бывший посол в США и Франции, крупнейший финансист Прадос Аррарте и даже бывший министр народного образования Руис Хименес сейчас выступают с критикой того внутриполитического курса, который проводит Мадрид.
Один из представителей католической оппозиции сказал мне:
- Трагический парадокс заключается в том, что те наши деятели, которые хотят быть либералами во внешнеполитическом курсе, вынуждены поддерживать махровую реакцию внутри страны. А, как известно, на двух стульях сразу пока еще никто не засиживался слишком долго.
Французская 'Фигаро' в день, когда начался процесс в Бургосе, свидетельствовала: 'Сцены возмущения, имевшие место в Барселоне (там демонстранты смяли полицию. - Ю. С.), представляются самыми значительными из всех волнений, которые происходили в Испании после окончания гражданской войны'.
Да, на двух стульях, видимо, усидеть не дано никому,
Исполком Объединенной социалистической партии Каталонии выступил с заявлением, причем еще до начала судилища в Бургосе: 'Путем приговора басков к смерти правительство, видимо, хочет использовать военный суд как отчаянную попытку запугать оппозицию и народные массы'.
Все выдающиеся писатели, режиссеры, художники Испании находятся в открытой оппозиции к режиму. Истинный художник - это такой художник, который подчиняет свое творчество интересам народа, его чаяниям и надеждам. Невозможно заставить художника восславлять зло и беззаконие, - каждый, кто знаком с испанцами, может сказать, что это люди высокой чести и рыцарского бесстрашия. Никто из испанских художников, ни один человек, не выступил в поддержку судилища в Бургосе, ни один! Ставка на официально пропагандируемый лозунг об общности всех испанцев оказалась битой.
Власти пытались было выстроить версию: 'Что было в прошлом, то ушло навсегда. Новое время - новые отношения в государстве'. В подтверждение этому в свое время весьма модному лозунгу одному из лидеров буржуазной оппозиции профессору Энрике Тьерно Гальван было позволено встретиться с министром иностранных дел ФРГ Шеелем и открыто высказаться за необходимость 'проведения реформ в стране'. Более того - власти позволили играть в театрах пьесы Лорки, расстрелянного фалангистами, а журнал 'Лос протагонитас де ля история' вышел с громадным портретом поэта на обложке и с шапкой: 'Первая полная биография Лорки'. Они думали, что мертвый враг не страшен. Они ошиблись. Демонстранты выходили на улицы с песнями Лорки, и в них стреляли, их били полицейские дубинками, их бросали в застенки. Пронесся слух: 'Лорке дадут
