- Идите куда вы шли! - сказал всадник. - Идите и разговаривайте между собою. На площади Ратуши вас ждет выпивка и угощение. Идите! Что вам нужно от нас? Дружеской учтивости? Наша память не так коротка, как вам кажется. Мы все помним. И дети наши тоже будут все помнить! Идите, пока здесь не пролилась кровь!..
На площади Ратуши горели смоляные факелы и стояли огромные столы с жареным мясом, овощами в сале и белым хлебом. Сорокаведерные бочки с пивом и десятиведерные с вином были расставлены у фонтана. У дверей ратуши стояли караульщики с алебардами и пистолетами. А вокруг площади неподвижно застыло не менее сотни всадников, часть которых была ярко освещена луною, а часть скрыта в тени.
- Кто же нас будет угощать? - громко крикнул Билль Гартвуд. - Где хозяева пиршества?
- Угощайтесь сами! - звонко ответил всадник, лошадь которого била копытами у дома магистрата. - Угощайтесь сами, и пусть бог отпустит вам ваши грехи!
Офицеры, обидевшись, ушли на корабль. А матросы и солдаты принялись пить и есть. Водка была добрая и еда тоже хорошая - жирная и обильная. Офицеры на полпути раздумали обижаться и вернулись обратно. Еды и питья было вдосталь. Убил друга и Окке Заячий нос, упившись, полезли в бассейн под фонтан купаться. Бирге Кизиловая нога пошел к всадникам - отвести с ними душу.
- Кто ты такой? - спросил он у юноши, дремавшего в седле.
Юноша-датчанин поднял голову, зевнул, ответил спокойно:
- Я кузнец.
- Простой кузнец?
- Да, простой кузнец.
- И у тебя свой конь?
- Нет, это конь моего друга - ломового извозчика.
- А копье? Чье у тебя копье?
- Копье я выковал сам, своим молотом, на своей наковальне.
- Выпей со мной, парень! - попросил Бирге. - Хоть ты и датчанин, но я ничего не имею против тебя.
- Я не стану с тобой пить! - ответил юноша. - Когда придет время мне выпить, я найду друзей. Иди к своим и выпей с ними. Пожелайте друг другу благополучно унести головы оттуда, куда вы собрались!
- А куда мы собрались? - спросил пьяный Бирге.
- Уж это вы знаете!
Бирге ушел покачиваясь. Луна поднималась все выше и выше. Матросы ревели песню:
Вербовщики его облюбовали
И в королевский флот завербовали,
Вербовщики служить его берут,
И корабли на смерть его везут...
Песня гремела на площади Ратуши. Якоб прислушался - невеселая песня. Он шел переулком. Его никто ни разу не остановил благодаря тому, что был он в красном кафтане, не похожем на синие мундиры моряков и зеленые мундиры солдат. Всадники смотрели на него как на жителя Копенгагена. Один предупредил шутливо:
- Шел бы ты, братец, домой, а то еще попадешься в шведские лапы и стащат с тебя твой щегольской кафтан. А милая подождет до завтра...
Якоб ответил смехом.
На ратуше часы били одиннадцать, когда чугунным молотом он постучал в низкую дубовую дверь русского посольства. Ему отворили не сразу: в двери заскрипело окошечко, чьи-то глаза подозрительно осмотрели Якоба.
- Кого надо?
- Господина Измайлова.
- Господин посол не принимает в эти часы.
- Меня зовут Якоб из Стокгольма. Передайте господину послу, что его спрашивает Якоб из Стокгольма...
Страж ушел ненадолго. Потом низкая дверь отворилась. Слуга с шандалом в руке проводил Якоба в большую холодную залу. На столе горели свечи, проснувшаяся в клетке немецкая канарейка тихо чирикала. Якоб стоял неподвижно. Лицо его пылало, сердце часто билось.
Русский посол Андрей Петрович Измайлов вышел к нему скорым шагом, положил маленькую крепкую руку на плечо, заговорил радостно:
- Жив? Я рад, очень рад! Не чаял живым увидеть... Покажись, каков? Молод еще, думал - ты старше. Действовал разумно - не как юноша, как муж умудренный... Говорил о тебе в Москве государю. Велено сказать тебе спасибо за службу...
- Я не для того! - смущенно сказал Якоб.
- Ведаю, что не для того, однако царское доброе слово поможет в дальнейшем определить направление жизни. Садись!
Якоб сел. Измайлов позвонил в серебряный колокольчик, велел слуге подать ужин, зажечь еще свечей. Теперь Якоб увидел, что Измайлов немолод более сорока лет, лицо открытое, смуглое, быстрый взгляд, черные стрелками усы над полногубым ртом.
- Что Хилков?
Слуга накрывал стол, внес вино, блюда с едой. Якоб рассказывал. Измайлов внимательно слушал, в глазах его светилось доброе участие. Иногда он сердито кряхтел, иногда ругался. Когда Якоб кончил свою невеселую повесть о Хилкове, Измайлов вздохнул:
- Ах ты, горе какое. Ну как ему помочь? Ведь молод он, совсем молод, а ты вот говоришь: сед стал! Надобно думать, думать, авось, что и придумаем. Далее рассказывай! Впрочем, погоди, вот что скажу: великую службу сослужил ты отечеству своему...
Якоб краснел, но смотрел на посла прямо, хоть и боялся, что слезы выступят на глаза.
- Великую службу. Грамот твоих тарабарских я сам получил более десятка, ключ у тебя к ним добрый, тем ключом грамоты открывал, пересылал на Москву - государю, через Польшу и иными путями. Твои грамоты, что шли от тебя из Стокгольма, все своего места достигли через город Улеаборг. Умирали наши пленные, но свое дело делали. В крови многие грамоты, но доставлены непременно. Слава, великая слава павшим!
Посол помолчал, задумавшись.
- В оковах, страшными муками мучимые, не забывали присягу, крестного целования, верные добрые люди. Имена знаешь ли?
- Нет! - сказал Якоб. - Ни единого имени не ведаю, кроме того, кому палач отрубил голову в замке Грипсхольм.
- Щербатый, слышал. Пытали его?
- Пытали тяжко.
- Тебя знал он - кто ты есть?
- Знал хорошо. Он был первым из русских пленных, которого я увидел. Я о нем рассказал господину Хилкову, которому уже тогда носил обеды из трактира. Господин Хилков подал нам многие нужные мысли - как что делать для большей пользы, и денег не пожалел, хоть не слишком богат. Ему же обязан я тем, что многое из давнопрошедших времен истории россиян узнал...
- Ты ведал, что рискуешь жизнью? - перебил Измайлов.
- Понимал.
- А России никогда и не видел?
- Не видел, господин. Однако многое о ней узнал от Андрея Яковлевича Хилкова и от Щербатого. Слова покойных моих родителей, сказанные мне в Колывани, хорошо помнил: все силы положить, но вернуться в Россию.
- Теперь идешь с эскадрой?
- С эскадрой. Взяли меня помощником адмиральского буфетчика. В Стокгольме на подозрении я, оставаться более не мог...
Слуга ловко сменил на столе скатерть, налил мед в кубки.
- Что это за напиток? - спросил Якоб.
