- Будешь с визитацией в королевстве датском, в городе Копенгагене, сказал Петр Иевлеву, - с почестями примешь на корабль книгу покойного нашего Хилкова; сей муж скончал живот свой в шведском плену и непрестанно трудился, вплоть до кончины. Примешь и останки Андрея Яковлевича, похороним с честью здесь на кладбище Александра Невского...
Спросил, повернувшись к Иевлеву лицом:
- Ты сколько времени дома-то не был? Месяц, два?
- Поболе, государь. Как началась высадка в Швеции нашего войска, с тех пор и не бывал. Год скоро...
- Ну, наведайся, наведайся домой, - рассеянно произнес Петр. - Уже, небось, и дедом станешь вскорости?
- Давно дед! - с улыбкой ответил Иевлев. - Двух внуков видел, а третью - внучку - еще не поспел повидать, в плавании пребывал.
- Ты вот что! - совсем не слушая Иевлева, перебил Петр. - Ты в Архангельск как приедешь - сам посмотри, готовы ли они доброго друга, аглицкого вора, приветить. А губернатору Лодыженскому я нынче же указ заготовлю. С сим указом и поскачешь. Да растряси губернатора, растолкуй ему как делать надобно...
Он остановил одноколку у нового двухэтажного дворца в Летнем саду близ Фонтанки, кинул вожжи выбежавшему денщику и, взяв Иевлева за локоть, вошел с ним в сени, все еще рассуждая об Архангельске. В столовой Петр крикнул:
- Щей горячих, Фельтен, да живо!
Хлебая горячие щи, обжигаясь, сердито диктовал Иевлеву мемориал губернатору в Архангельск:
'...чтобы от аглицких воинских кораблей имел осторожность, и гостиные бы дворы палисадами и больверками укрепил и пушки поставил, и торговые суда поставил бы в безопасное место...'
Подписав бумагу, Петр сам пошел в кабинет, принес оттуда кожаную сумку, раскрыл ее, показал Сильвестру Петровичу копию с секретного приказа адмирала Норриса по эскадре. Твердым ногтем были подчеркнуты слова: '...во всякое время, когда вы нагоните какие-либо русские суда, вы должны принять все меры, чтобы захватить, потопить, сжечь или каким-либо иным способом уничтожить их'. Здесь была и другая копия - с письма сэра Стэнгопа тому же Норрису. Сильвестр Петрович опять прочитал отчеркнутые строчки: 'Не остается желать ничего лучшего, как только чтобы его суда и галеры попались на вашем пути, причем нет сомнений, что вы надлежащим образом разделаетесь с ними...'
Иевлев дочитал. Петр, хмурясь, запрятал бумаги в сумку, заговорил, расхаживая по комнате, глубоко засунув руки в карманы кафтана:
- Двадцать один линейный корабль и десять фрегатов у него, нынче все они в Швеции. Привели шестьдесят торговых кораблей с товарами, для чего? Дабы и мы и шведы кровью изошли, тогда аглицкие сэры да пэры обрадованы будут и кнут в руки возьмут - Европою командовать. Да что нынешние времена - вспомни посольство Украинцева в Турцию, как там господин аглицкий посол в те поры пакостил...
Он подошел к столу, оперся на него обеими руками:
- И заметь себе, Сильвестр, что бы ни делали, как бы ни хитрили, кого бы ни обманывали - слова всегда одни: для ради божьего мира на земле, для ради доброй торговли и прибытков, для ради дружества и любви меж государствами... Лицемеры, ханжи, наветники треклятые.
Отнес сумку в кабинет, было слышно, как лязгнул там замок, вернулся, сказал:
- Поедем! Покажу тебе, каков корабль нынче заложен...
Выйдя из здания коллегии, Рябов неторопливыми шагами направился к перевозу, который был расположен невдалеке от деревянной церковки во имя святого Исаакия.
Здесь всегда кипела жизнь: лодки сновали между Адмиралтейством, Васильевским, Аптекарским, Фоминым островами, развозя служилый и ремесленный народ по молодому городу. Офицеры в плащах и треуголках, при шпагах, солдаты и матросы, торговки с коробьями, попы, купцы, иноземные лекари, плотники, каменщики, девки и пожилые женщины во всякую погоду привычно прыгали в шаткие невские посудины, платили копейки и гроши за перевоз, перевозчики ловко гребли легкими веслами, огибая корабли, стоящие на якорях...
Нынче еще издали Рябов заметил, что привычная картина изменилась: весь берег у перевоза был оцеплен конными драгунами, и лодки не бороздили, как обычно, полноводную реку, а плыли все вместе, рядом, тяжело нагруженные какими-то лохматыми и оборванными людьми.
- Колодников везут? - спросила у Рябова маленькая старушка, вглядываясь в лодки.
- Колодников, мать, - ответил Рябов.
- Много?
- Да, вишь, сколь лодок гонят - должно, всё колодники...
Старушка покачала головою, утерла слезинку, стала развязывать платок, готовясь подать милостыню. Офицер, привстав в стременах, зычным голосом крикнул:
- Выходи-и-и на берег!
Первая лодка ударилась бортом о дощатый настил, колодники, гремя цепями, тяжело опираясь друг на друга, начали перебираться на пристань, оттуда прыгали в жидкую прибрежную грязь. Драгуны расступились, офицер опять крикнул:
- Выводи, выводи повыше, пусть там дожидаются...
Рябов не успел сойти с дороги - первые ряды колодников быстрым шагом уже проходили мимо него, совсем близко, так близко, что он даже слышал тяжелое дыхание людей. И совсем рядом, опираясь на посох, прошел седобородый, седоволосый человек с вырванными ноздрями и сухим, жгущим блеском глаз. Этот блеск зрачков, завалившиеся, словно бы обгоревшие щеки, крупные завитки волос что-то напомнили Рябову, что-то давнее, что-то дорогое и близкое. Он даже задохнулся и, сам не слыша своего голоса, крикнул:
- Молчан? Стой, Молчан!
Седобородый колодник быстро обернулся, хотел было остановиться, но его толкнули в спину, и он зашагал дальше, гремя своими цепями, высоко держа простоволосую курчавую голову.
Рябов, словно молодой, рванулся вслед, оттолкнул солдата, схватил Молчана за рукав ветхого, в заплатах азяма. Тот опять оглянулся и очень радостным, но спокойным голосом сказал:
- А я было подумал - обознался. Ну, здравствуй, кормщик...
- Поживее! - с коня закричал офицер. - Проходи-и!
Колодники всё выходили и выходили на берег, шагали быстро под окрики и брань конвоиров, вытягивались длинной серой лентой. Один солдат хотел было оттиснуть Рябова в сторону, но испугался его взгляда и побежал вдоль колонны, как бы занятый другим, более важным и спешным делом.
- Встретились, значит, - говорил Молчан на ходу, вглядываясь в кормщика пристальным, ласковым и лукавым взором. - Ишь, сколь много времени миновалось, а мы всё живы. Судьба...
- И то судьба! - стараясь приноровиться к тяжелому, но ровному шагу Молчана, повторил кормщик. - Не померли...
- Я думал, в те поры и не отжить тебе. Крепко тебя швед обласкал. И по сей день помню: тронули мы тогда тебя - на телегу класть, а из тебя опять кровищи, и-и-и! Стоим, раздумываем - помрешь али нет. Федосей покойный посчитал - семнадцать ран было...
Рябов шел рядом, глядя в сторону.
- Да ты что от меня воротишься? - спросил Молчан. - Ты что на меня не глядишь?
- Того не гляжу, - словно собравшись с силами, ответил Рябов, - того я на тебя не гляжу, что вот и поныне я жив-здоров, а ты закован, и клеймен, и ноздри у тебя рваные, и персты рублены. А ведь за людей, за меня, за правду нашу ты да Федосей Кузнец смертное мучение приняли, когда челобитную везли царю...
Молчан усмехнулся, вздохнул, покачал головой.
- Нет, друг любезный, - сказал он ласково, - нет, Иван Савватеевич, не за то секли меня кнутом нещадно, не за тебя рвали ноздри и персты рубили: в те поры ушел я, ох, ловко ушел, за твое золото ушел и долго, мил человек, по белому свету гулял. Ну, гуля-ал!
Глаза его опять блеснули сухим огнем:
- Славно гулял, многие меня, небось, и по сей день добрым словом поминают! Побывал в дальних краях,
