к рулевому.
- А кто знает! - ответил матрос Степушкин. - Поют ее, господин капитан-командор, на Марковом острову трудники, как вечер, так и поют. Был будто бы Ермак Тимофеевич, покорил казак Сибирь для Руси, - вот про него песня и сложена...
Матросы пели задумчиво, не торопясь, в полную грудь:
Тут возговорил Ермак - сын Тимофеевич:
- Ой, ты гой еси, ты врешь, собака!
Без суда, без допроса хочешь Ермака вешать!
Богатырская сила в нем разгоралася,
Богатырская кровь в нем подымалася.
Вынимал он из колчана саблю острую,
Он срубил-смахнул боярину буйну голову,
Буйная его головушка от плеч отвалилася,
Да по царским залушкам покатилася...
Иевлев нахмурился, хотел стукнуть тростью, чтобы перестали петь о том, как срублена голова боярину, но вспомнил о воеводе - князе Прозоровском - и ничего не сказал. Думал с горечью: 'Небось, они куда поболее о нем знают, нежели я. С того и радуются, что покатилась боярская голова'. И вспомнил вдруг весеннюю ночь в Москве, царя Петра и его слова, исполненные тоскою: 'Облак сумнений!'
Матросы всё пели, Сильвестр Петрович, словно не слыша, стискивал зубами мундштук вересковой трубки, раздумывал, как быть с Прозоровским, с воровской его челобитной. И решил твердо: нынче сие дело не начинать, швед близок, не о том надобно тревожиться.
В Семиградной избе собрал людей - стрелецкого голову Семена Борисовича, Крыкова, Меркурова, Семисадова, Аггея Пустовойтова, корабельных мастеров Ивана Кононовича, Кочнева, случившихся в городе обоих Бажениных: старшего - Осипа и кроткого - Федора, стрелецких и драгунских офицеров, корабельных мастеров с Дона. Дьяки тоже были здесь, сидели укромно на лавке, старались не попадаться капитан- командору на глаза. Иевлев ждал молча, пока все рассядутся, поколачивал трубкой по столу, смотрел в окно недобрым взглядом. На ввалившейся щеке, только что выбритой крепостным цирюльником, ходил желвак.
- Пушки из Москвы получены? - спросил Сильвестр Петрович.
- Всего числом четырнадцать, да некоторые за дорогу побились, ответил Меркуров. - Чиним нынче. Мортиры да гаубицы в пути...
Иевлев смотрел в окно на голубую Двину.
- Который из кораблей иноземных пытался воровским образом уйти?
- Конвой ихний, 'Послушание' именем, - ответил Крыков.
- Почему не ушел?
- Матросы унтер-лейтенанта Пустовойтова вышли наперерез.
- Шумно было?
- Шесть выстрелов холостых дали! - сказал со своего места Аггей. - Шум не великий!
- Господин капитан Крыков совместно с унтер-лейтенантом господином Пустовойтовым и с матросами отправятся на 'Послушание', - сказал Иевлев, и с указанного конвоя моим именем снимут все пушки. Коли иноземцам не по нраву будет - вязать команду.
Крыков и Пустовойтов поднялись.
- Погодите! - велел Иевлев. - Как пушки на берег людьми и карбасами доставите, расположить их, согласно приказу господина полковника, по всему каменному городу, по Гостиным дворам - русскому и немецкому... Что воевода? Все хворает?
Аггей Пустовойтов презрительно улыбнулся:
- А что ему делать? Занедужил со страху, носа не кажет.
Иевлев покосился на Аггея: и этот туда же, и сему воевода поперек дороги встал!
Сказал тихо:
- Не нам, господа совет, и не нынче судить князя. Он сверху поставлен на воеводство, ему перед государем отвечать. Идите. К вечеру с пушками надобно все покончить.
Попил воды, чтобы успокоить себя, незаметно оглядел людей, понимал: они должны оборонять город, а ведь ни один из них не надеется на воеводу, ни один ни на волос не верит князю, его ненавидят и презирают.
- О кораблях наших разговор пойдет, - заговорил капитан-командор. Для того и собрал вас нынче, господа совет. В Соломбале на стапелях стоят суда, да у Осипа Андреевича на верфи достраиваются в Вавчуге. Четыре на воде - спущены, отделываются. Ежели шведские воинские люди ворвутся, всему нашему флоту - погибель, пожгут до единого. Об сем предмете надобно думать со всем прилежанием, неотложно...
Федор Баженин пошептался с Кочневым и Иваном Кононовичем; прижимая руки к впалой груди, робко стал советовать, куда надобно уводить корабли. Осип отмахнулся от брата, словно от докучливой мухи, зарычал, что все вздор, корабль не иголка, не спрячешь, а спрячешь - так шведы все едино прознают, где флот российский скрыт. Донцы-корабельщики с яростью набросились на Осипа, закричали, что прятать надобно, что у них на Дону искусно прячут любые суда - никому не отыскать.
Сильвестр Петрович смотрел на сытое, самодовольное лицо Осипа Баженина, догадывался о потаенных его мыслях, о том, что не жалко ему человеческого труда, не жалко кораблей казенных, невелика-де беда: спалит швед корабли - новые построим, другие спалит - еще соорудим.
- Казна-то не бездонная, я чаю! - сдерживая злобу, сказал Иевлев.
Баженин хохотнул, отвалился на скамье, выставив вперед брюхо:
- Чего?
- Корабли труда великого стоят! - сказал Иевлев. - Немало народу ногами вперед с верфей понесли, пока строили.
- Наро-оду! - усмехнулся Баженин. - Велико дело - народ! Бабы рожать не разучились - будет народ. А что до казны, господин капитан-командор, то мы и казне подмогнем, не нищие побирушки, не чужие люди, сочтемся не нынче-завтра. Ты слушай, Сильвестр Петрович, что скажу...
Он кряхтя поднялся с лавки, спросил:
- С прошествием времени что повезем на кораблях за море?
Все молчали. Осип ответил себе сам:
- Наши товары повезем, барыши в нашу же мошну.
- В какую - в нашу? - спросил Семисадов.
- Ась?
- В какую - в нашу? В мою, что ли?
- Ты языком-то не звони! - спокойно ответил Баженин. - Не об тебе речь. Далее слушай, господин капитан-командор...
Осип говорил долго, люди смотрели на него насмешливо, Федор покашливал, ерзал на месте, наконец дернул старшего брата за полу кафтана. Осип цыкнул на него, он стих.
- Деготь повезем, - загибая толстые короткие пальцы в перстнях, говорил Осип, - пеньку! Юфть наша в большом у них почете. Меха повезем куницу, рысь, росомаху, песца, лисицу. Свечи еще сальные вологодские, поташ, мед, воск...
Он топнул ногой в сапоге, шагнул вперед, крикнул:
- Повсюду пойдем торговать, с самим Петром Алексеевичем об том договорились. Только вы, господа воинские люди, не выдайте, а уж мы в долгу не останемся, век будете нас благодарить. Господи преблагий! Коноплю повезем, пшеницу, вар, пух гагачий, семгу, задавим их товаром нашим, цену собьем, в первейшие негоцианты выйдем. Еще купец Лыткин со товарищи получил на то царское благословение. Наша будет торговля, а не ихняя, на колени перед нами встанут, попомнят, как мы им кланялись...
- А попозже - помиритесь! - из своего угла сказал Семисадов. - Свой своему завсегда кум. Чего, Осип Андреевич, распаляешься. Все вы одним миром мазаны.
- Это как же? - багровея, спросил Осип. - Али не русский я человек? Али на мне креста нету? Ты, мужик, говори, да не заговаривайся...
