– Что за глупость?! – Зотов злился. – Кто здесь ещё может быть?
Трубка молчала.
– Да говорите, в конце концов, – раздраженно подогнал Зотов, все ещё продолжая злиться.
– Товарищ полковник, это прапорщик Козорез. Начальник гарнизонного караула.
Ну, бардак! Ночью комбригу звонит начальник караула, и в башку ему не приходит, что с таким же успехом он, комбриг, может позвонить президенту страны и ожидать, что тот воспримет его звонок с пониманием.
– Ты откуда свалился?
– Из штаба, товарищ полковник.
– Передай трубку оперативному.
– Их нет, товарищ полковник.
Это постоянное обращение по званию посреди ночи стало раздражать Зотова.
– Где дежурный? Отвечай короче.
– Они умерли…
И остатки сна, и раздражение – все слетело с Зотова в один момент.
– Где помдеж?
– Их нет. Они тоже умерли.
– Козорез, ты пьяный?
Это единственное объяснение, которое сразу же пришло в голову: как могли сразу умереть два человека на боевом посту?
– Их убили.
– Кто?!
– Не могу знать. И ещё часовой пропал. С первого поста. От знамени, товарищ полковник.
Зотов почувствовал страшную слабость в ногах. Он медленно опустился на стул, стоявший возле тумбочки.
– Знамя на месте?
– Так точно. Стоит не тронуто.
– Немедленно поставь к нему часового.
– Не могу, товарищ полковник.
– Что значит «не могу»? Ты башкой думаешь или жопой?
Прапорщик, однако, заупрямился.
– Не могу. Под охраной не состоит денежный ящик. Как без него принимать пост часовому?
– Как не состоит? – Зотов не сразу понял, что имеет в виду прапорщик.
– Знамя есть, а ящика нет. Вечером, когда пост принимали, он был.
– Ставь часового! Я выезжаю. Вышли мне дежурную машину.
– Ее нет на месте, товарищ полковник.
– Кто ещё знает о происшествии?
– Только я, сменный караульный рядовой Ронжин и ещё вот доложил вам.
– В штаб никого не пускай. Знамя охраняй. Я приеду. И никуда с места ни шагу.
– Товарищ полковник. На мне караул…
– Я те дам караул, Козорез. Стой где сказано. Сейчас буду.
Выбравшись на бетонку, Макс погнал машину в сторону тайги по дороге, которая вела к бывшей позиции ракетного противовоздушного дивизиона. В свое время он прикрывал объекты гарнизона от нападения с воздуха, но в связи с усилением общей слабости государства Российского был расформирован. На краю тайги остались только валы капониров, и сохранилась дорога, которая вела к позиции.
Быстро проскочив десять километров, Макс добрался до ближайшего земляного укрытия, в котором когда-то стояла стартовая ракетная установка. Въехав в углубление, с трех сторон закрытое высокими земляными валами, Макс притормозил. Быстро выкинул наружу денежный ящик, наехал на него задним колесом. Достал домкрат, приладил его пятку к петлям, на которых висел обычный амбарный замок и стал качать рукоятку. Металл петель под весом машины начал гнуться, потом громко хрустнул, и петли вместе с замком отлетели, едва не зашибив Макса.
Выражая переполнявший его восторг, Макс выругался матом. Каким ещё образом можно по-русски столь экспрессивно продемонстрировать зло или радость? Сел в кабину, включил скорость и съехал с ящика. Теперь железо уже не преграждало ему доступ к богатству. Не нагибаясь, Макс откинул ногой крышку.
Ящик был полон денег.
Новенькие желтые сотенные и синие полусотенные купюры, толстые пачки, которых накрест обтягивали банковские бандерольки, заполняли железную коробку по самую крышку.
– Капуста! Бабки! Тити-мити!
Думаете, эти слова – пренебрежительно-фамильярные, небрежные и уничижительные – содержат в себе хоть какую-то долю правды о чувствах, которые испытывает человек, глядя на бумажки, будь это «деревянные» рубли или благородные «зеленые» доллары? Как бы не так! Больше всех лицемерят те, кто демонстрируют собственное пренебрежение к деньгам в словах и разговорах. Все эти слова о «капусте» лишь маска, позволяющая спрятать от чужих взглядов внутренний трепет и алчность, собственную готовность из-за «капусты» убить отца, зарезать мать, продать друга.
– Ни хренасеньки! – довольно охнул Макс. От радости он заговорил сам с собой и вынес себе благодарность. – Ты, Макс, крутой мужик. Я тебя люблю. С такими бабками нам жить. Да жить!
Он стал лихорадочно выгребать тугие пачки из ящика и перекладывал их в вещевой армейский мешок, который нашел на панели заднего стекла автомобиля. К его удивлению пачек оказалось не так уж много, как о том можно было судить по весу ящика. Зато на дне хранилища лежали три тяжеленные мешочка с денежной звонкой мелочью.
Макс недовольно выругался, но монетами не пренебрег и положил их в мешок вместе с банкнотами.
Покончив с добычей, Макс ощутил полнейший упадок сил, такой, словно из него выпустили воздух. Он безвольно сел на землю, привалился спиной к стволу древней лиственницы, положил рядом с собой мешок с добычей, на колени – автомат и прикрыл глаза. Но, несмотря на изнеможение и на то, что нервное напряжение, которое он до того испытывал, теперь ослабело, заснуть он не мог. Хотя сказать, что он бодрствовал, тоже нельзя. То и дело его глаза закрывались сами собой и тут же Макс впадал в состояние бреда. Ему чудилось, что его засасывает болото, топкое, вонючее. Он дергал руками, открывал рот, стараясь вдохнуть побольше воздуха, вдыхал и просыпался. Несколько минут обалдело глядел по сторонам, плохо понимая, где он и как тут оказался. Потом приходил в себя, успокаивался и снова закрывал глаза. И тут же чувствовал, что лезет в гору по глубокому сыпучему песку. Он делал шаг вперед, а сыпучая масса тащила его назад. Он ложился на живот, отталкивался ногами, помогал себе руками, но укротить течение песка ему не удавалось. Колючие песчинки попадали в рот, забивали ноздри и он опять начинал задыхаться. Глубокий судорожный вдох со стоном возвращал его в реальный мир, который он снова не мог воспринять нормально и объяснить себе, куда исчез сыпучий песок и почему он сидит под деревом.
К рассвету Макс чувствовал себя окончательно разбитым, растерзанным, разобранным на составные части, собрать которые вместе и заставить целое двигаться, можно было только огромным усилием воли.
Макс встал, потер лицо ладонями, растер шею, чтобы разогнать кровь. Потом подумал и решил, что перед тем как отправиться в путь, следует хорошо подкрепиться. Время для этого было. Как считал Макс, он имел фору по меньшей мере в пять часов. Ночью начинать поиск вряд ли кто станет. Порядки в гарнизоне солдат знал хорошо.
Выкатив из мешка банку тушенки и достав из кармана куртки пайку черного хлеба, которую сунул туда, уходя на пост, Макс все это умял быстро и с аппетитом. По беспечности горожанина бросил банку на землю и пинком загнал её в кусты. Потом закинул за плечи лямки вещевого мешка и двинулся в путь.
К вечеру он ушел из мест, более или менее обжитых населением Синегорска, которое забиралось сюда в поисках лесных даров, в основном за кедровыми шишками, и углубился в дремучий девственный лес, где трудно найти следы человека.
Деревья в этой части тайги жили, старели и умирали стоя. Стволы сосен, лиственниц, кедров покрывали
