единственной его жизни. А ведь он решился на соглашение с космическими спасателями только ради того, чтобы отдать ее, самому ему ненужную и постылую, во чье-то спасение. Вот ведь гримаса судьбы…
Но даже это померкло и отодвинулось сейчас на второй план перед одной, самой важной, недодуманной перед аварией мыслью…
Что, если бессмертие Верлрока берет начало именно в его совершенной защите? Тогда выходит, что и ему, Степану Ладынину, предстоит теперь, подобно той древней, но чертовски коварной железяке, влачить свой крест до скончания мира?..
«Да нет, ерунда, – отмахнулся Степан мысленно. – Все же человек не машина – он куда сложнее устроен и, если уж на то пошло, имеет по отношению к машине, как бы сложна и заумна она ни была, статус создателя. А проще говоря – бога. Но живого, не бессмертного. Одно дело защитить его жизнь от внешних опасностей – тут между ним и машиной нет принципиальной разницы. И совсем другое – не позволить человеку пройти все стадии жизненного пути и умереть от старости. Не существует такой силы, даже если она может продлить до бесконечности жизнь уникального аппарата. Сохранить от износа такую груду сложноорганизованного железа – задача, конечно, не из легких и все же гроша ломаного не стоит рядом с проблемой человеческого старения.
Словом, машине – машинное, а ее богу, то есть человеку, – богово.
Окончательно убедив себя таким сомнительно-философским образом, Степан вздохнул свободнее и даже пошутил про себя: «Вчера я начал жить вечно, пока все идет хорошо, ха-ха».
Но что-то еще тихонько скреблось из подсознания в захлопнутую, казалось бы, накрепко дверь, что-то шептало, словно бы в замочную скважину:
«Почему Верлрок сказал тебе „до свидания“?.. Ведь этот хитрый электронный старпер (ШЕСТЬСОТ МИЛЛИОНОВ лет железяке, в уме не укладывается!) знал, что ты за фрукт и откуда к нему явился. Так какое там, к чертовой матери, „свидание“! Уж кто-кто, а Решающий Проблемы понимал, что больше никогда в жизни ты не сможешь навестить его. Разве что…»
Степан свернул на Новый Арбат, и прянувший в лицо шершавый ветер подхватил и унес в ночь стучавшуюся у порога безумную мысль:
«…Разве что когда люди, научившись преодолевать расстояния в десятки тысяч световых лет, полетят на космических кораблях к звездам».
Глава 2
ЧЕЛОВЕК-КАТАСТРОФА
Нет смысла отрицать, что, родившись в этом мире, все мы находимся в руках судьбы. Не зря же мудрецы советуют ценить каждое мгновение подаренного нам нового дня, как если бы он был последним. Даже люди, выбравшие своим уделом опасные и рискованные профессии, балансируют на грани гибели в стремлении ощутить всю остроту и прелесть жизни, а вовсе не из желания ее лишиться. Последнее, кстати, не является для человека – существа достаточно уязвимого – большой проблемой.
Представьте на мгновение, что вам подарили редкую возможность оставаться невредимым при любых обстоятельствах. Что вашей единственной и бесспорно уникальной жизни дали надежную гарантию сохранности, какие бы каверзы ни готовила вам злодейка-судьба, вне зависимости от того, насколько опасному делу вы себя посвятили. Наверное, это вряд ли огорчило бы кого-нибудь из нас. Скорее, напротив. «Гип-гип ура!!!» – вскричали бы мы. И, возможно, пустились бы во все тяжкие.
«Увы мне, несчастному!..» – думал единственный смертный, получивший такую гарантию от вечной машины, также лишенной, несмотря на жгучее желание и бремя шестисоттысячелетнего возраста, возможности выключиться. «Облагодетельствованный» ею, Степан Ладынин горько сожалел о том, что не последовал тогда заложенной в память гибельной инструкции и что потом галактические спасатели так быстро исключили его из своих рядов, не сочтя возможным нагрузить еще какой-нибудь смертоубийственной работенкой. И им была бы польза (опять же Экс, бедняга, остался бы жив), и Степану какое ни на есть, а применение.
Итак, жизнь продолжалась, и, сколь бы тяжким ни мнилось Степану земное существование, не в его силах было сложить этот груз со своих многострадальных, но, увы, отныне неуязвимых плеч. Следует признать, что мудрейший в галактике кибернетический мозг не ошибся в выборе себе собрата по несчастью.
Однако брезжила еще в Степане призрачная надежда, что виной всему лишь временное помутнение рассудка: ну не бывает такого в реальном мире, чтобы обычного человека берегла сверхъестественная сила! Мистика и паранойя, сказал бы, выслушав его историю, кто угодно – от первого встречного прохожего до ученого профессора. Впрочем, профессор, пожалуй, пришел бы от его повествования в восторг, а потом заговорщически сообщил бы, что у него за городом имеется замечательная клиника и не желает ли, мол, товарищ ее посетить с целью поделиться более подробно своими занимательными приключениями с другими крупными специалистами по межгалактическим контактам. Нет уж, увольте.
– Степушка, да что с тобой? Что же ты все лежишь да лежишь? Хоть бы покушал, – дребезжала на кухне престарелая тетушка, гремя в унисон себе посудой.
Степан, валявшийся на кровати, почти не вставая, в течение вот уже двух дней, прошедших с момента его возвращения из космоса, придушенно застонал.
– Встал бы да побрился, – не унималась глуховатая старушка. – Вытер бы, что ли, пыль да вон помойку вынес. Чай, мы с тобой не козы, не овцы – чего ж нам жить-то, как в хлеву?
Это была уже не первая ее попытка расшевелить племянника, их был предпринят ею целый ряд, как то: смерив ему температуру и давление, подключив его к просмотру своего любимого телесериала и пригласив к вечернему чаепитию с соседкой Зинаидой Петровной. Сейчас у Степана возникло стойкое ощущение, что полоса совпадений, оберегающих его здоровье, еще не кончилась и шибанет инфарктом единственного родного человека в тот момент, когда она доведет его до мигрени. Гадай тогда, кто виноват: его нелинейный бред или ее гипертония.
Степан с трудом, словно чугунный Командор, оторвался от своего лежачего постамента, то бишь от кровати, издавшей всеми пружинами облегченный стон, и тяжелой поступью, наверняка заставившей трепетать дух донны Анны, отправился выносить помойное ведро.
– Степа, может, лучше завтра – на ночь-то примета плохая!.. – запоздало спохватилась тетушка, вспомнив, должно быть, о его небритой физиономии («Не ровен час, соседи увидят, решат, что запил»). Но Степан уже хлопнул дверью в сопровождении зловещего громового раската – «гром небесный» прозвучал в исполнении теткиного алюминиевого таза, сорвавшегося со стены в прихожей.
Было что-то между девятью и десятью вечера – время перехода красок к легким полутонам, когда солнце уже скрылось и все же мир на пару минут призрачно светлеет, становясь словно бы немножко иным – чуть зыбким, изменчивым. Осиянным – вот самое подходящее слово. Степан очень любил такие мгновения, зная, как редко выпадает возможность их уловить. Но сегодня нечто – почему бы не назвать это мирозданием? – словно специально, поджидало его выхода на улицу, чтобы окутать загадочным светом, нашептать теплым ветерком в щелочки воздвигнутого им внутреннего бастиона: «Признай – ведь я по- прежнему прекрасно. Может быть, не так уж все во мне безнадежно, а?..»
Степан, целенаправленно пересекающий подъездную дорогу, и впрямь было встрепенулся в душе, растревожился – так промерзшая ледяная глыба начинает таять под воздействием солнечных лучей. Но процесс размораживания, как известно, сопровождается болью. И хотя физической боли он с некоторых пор перестал бояться, но этой… Как раз этой боли он бежал больше всего на свете. В качестве спасения от новых мук ему припомнилось, что предвечернее очарование мира – не более чем обман зрения: вроде бы эффект колбочек и палочек, совершающих в этот момент дружную перестройку на ночное видение. Кстати, приближение к баку с отбросами весьма способствовало восстановлению реалистичного взгляда на мир.
Но, видно, судьба, так жестоко отдубасившая Степана, решила сегодня во что бы то ни стало изобразить из себя пряник: окидывая рассеянным взглядом окрестности, Ладынин увидел, что по дорожке, проложенной через двор, идет Леночка. Как всегда, немножко отрешенная, в узком бежевом костюмчике, неловко-изящная, головокружительно-легкая – почти как этот овладевший миром чудесный свет. То ли девочка, а то ли виденье – из разряда тех, что встречаются хоть раз на жизненном пути каждого мужчины. Он знал о ней только то, что она живет у них в доме на первом этаже. Сейчас, направляясь к подъезду, она должна была непременно пройти мимо Степана.
