– Поедешь с ней и Серегой, – скомандовал он.
– Нет, я с тобой! Я тебя одного не отпущу.
– Я сказал – делай, что говорю! Ну бабы! Поедете сзади на приличном расстоянии. Вы мне там будете только мешать. Он не должен ничего заподозрить. Иначе он скроется. А мы снова сядем в лужу!
– Но у него пистолет, а ты без оружия. Он в Бокова стрелял прямо по машине. Он тебя убьет!
– Это мы еще поглядим, кто кого убьет, – Кравченко газанул. – Все, баста, я сказал!
«Шевроле»-внедорожник рванулась вперед.
– За ним, – крикнула Катя. – Сереженька, миленький, за ним. Алена Леонидовна, если услышите выстрелы, сразу же пригнитесь.
Они увидели, как вырвавшийся вперед Кравченко далеко впереди свернул направо и съехал с шоссе на бетонку.
Свернув, он почти моментально сбросил газ. Дорога была узкой, самой что ни на есть подмосковно- дачной. По обеим сторонам шел хвойный лес. Навстречу проехал грузовик с песком – еле разминулись. Потом дорога снова свернула, и дальше пошел прямой, хорошо просматриваемый участок. Нигде впереди не было и следа припаркованного на обочине «Форда» – того самого, на котором самому Кравченко столько пришлось поездить.
Кравченко ехал неторопливо, иногда слегка «вилял» – он старался косить под женщину за рулем, а именно такой неровной ему всегда представлялась женская манера езды. Пусть тот, кто, возможно, наблюдает сейчас за «Шевроле» из чащи леса, думает, что за рулем по-прежнему его беспечная, ничего не подозревающая жертва. «А выстрела я могу и не услышать, – думал Кравченко почти машинально, следя за дорогой. – Катька вон говорила, у него вроде глушитель…»
Что произошло дальше – было как вспышка. Он действительно не услышал выстрела. Просто внезапно, словно от невидимого удара снаружи лопнуло и осыпалось осколками в салон боковое стекло. Что-то больно ожгло щеку. Кравченко резко крутанул руль – машина на скорости съехала в кювет, заглохла, мигая автоматической аварийной сигнализацией. Он сполз вниз, на сиденье. Быстро двигаться он не мог – болела грудь, но сейчас надо было думать не о сломанных ребрах, а о собственной голове. Превозмогая боль, он выбрался из салона и замер в ожидании, прижавшись к машине. Вот сейчас… сейчас это произойдет… они увидят друг друга – стрелявший обязательно подбежит, чтобы убедиться, чтобы совершить с телом жертвы свой традиционный ритуал…
Шаги… Шаги по дороге – быстрые, грузные. Кто-то приближается, кто-то уже почти рядом. Поравнялся с «Шевроле». Кравченко выскочил из своего ненадежного укрытия и бросился вперед, движимый одним желанием – выбить у нападавшего пистолет.
Он увидел того, кто был возле машины, кто стрелял секунду назад и едва его не прикончил. Он увидел и… у него внезапно перехватило дыхание. Он остановился как вкопанный: перед ним с пистолетом в руке был Виктор Долгушин. Взгляды их встретились. Это был как дурной сон. Это было хуже дурного сна. Хуже смерти.
В этот момент на повороте показалась машина с Мещерским за рулем. Тишину леса вспорол громкий автомобильный гудок.
Долгушин попятился. Что-то творилось у него с лицом, что-то было не то, неузнаваемо… Черты лица кривились, дергались, словно от приступа истерического смеха – только было непонятно, смех ли это или гримаса боли. Внезапно он вскинул пистолет и выстрелил в сторону приближавшейся на полной скорости машины – не целясь, поверху, явно стараясь не попасть – только испугать. А потом так же, не целясь, выстрелил в Кравченко – пуля ударилась об асфальт в каком-то полуметре от него. Выстрелил еще раз, не давая сделать и шага, повернулся и побежал в лес. Через минуту его «Форд» с ревом работавшего на пределе двигателя вылетел на дорогу уже позади приближавшейся машины и взял курс обратно на Москву. А тут подоспели Мещерский, Катя, Алена Леонидовна:
– Господи, – голосила она истошно, куда только делась сразу ее напускная сдержанность. – Госссподибожжжемой!! Кто этот человек? Почему он стрелял? Это он хотел меня убить? Но я его не знаю, это ведь не мой пасынок! Я никогда его раньше не видела! За что же ему было меня убивать, за что?! Или это киллер, наемник? Мой пасынок нанял его, да? Он нанял его за деньги? Сволочь, подонок… Боже мой, моя машина! Подарок Александра Кузьмича! Что с ней – все стекла разбиты!
– Вадик, ты ранен? У тебя кровь на щеке! – Катя метнулась к Кравченко.
– Со мной все в порядке. А вот он ушел. Звони скорее своим.
Она уже звонила – в дежурную часть, в местный отдел милиции, в главк. Она была ошарашена. Так же, как и Мещерский, как и Кравченко. Почти до самого последнего момента она была уверена: там, в «Форде» – Петр Сухой по прозвищу Саныч. И вдруг она увидела совсем не его…
– Наши сейчас будут здесь, опергруппа уже едет, – она обращалась сейчас только к Кравченко – возможно, он в эти краткие мгновения объяснит ей, все объяснит, но…
Кравченко ничего не собирался объяснять. А, скорее всего, просто не мог. Он рванулся было за руль – снова мчаться в погоню, гнаться за лесным призраком. Но его остановил телефонный звонок: Кате на мобильный пробился Никита Колосов:
– Я все знаю, – он был краток. – Знаю, что произошло, нам уже сообщили. Мы тоже вышли на него, но, как видишь, опоздали. Женщина цела?
– Цела, – ответила Катя.
– Оставайтесь там с ней до приезда опергруппы. За остальное не волнуйся. Мы его возьмем. Больше он от нас не уйдет.
О том, что случилось в этот сентябрьский вечер дальше, Катя узнала позже – из рассказов сослуживцев, из рапортов, из сводки. Впоследствии она ни разу не пожалела о том, что не стала непосредственным очевидцем случившегося. Есть вещи, которые лучше не видеть.
«Форд» Виктора Долгушина засекли уже на магистральном шоссе: на бешеной скорости он мчался в направлении Окружной, искусно лавируя в потоке машин, нещадно обгоняя, подрезая, вылетая на «встречку». Его пытались остановить несколько раз еще на МКАДе, а затем, когда стало ясно, что он едет на север, – на Ленинградском шоссе. За ним следовало сразу несколько милицейских машин, объявлявших в
