— А где сейчас твой друг?
— Этой зимой, от горячки умер...
— Ясно... Жрать будешь?
Не дожидаясь кивка пленного, я свистнул конвоира и приказал принести банку тушёнки и хлеба.
Пока бывший лагерник, стараясь не очень торопиться, уничтожал свинину, я курил и глядел в окно. Да уж... досталось пареньку нехило. Три года плена это вам не цацки-пецки... Поэтому, когда он, доев и подчистив банку куском хлеба, осторожно спросил:
— Товарищ капитан, а куда теперь меня? В Сибирь?
Я только ухмыльнулся и ответил:
— Не понял, с чего это тебя в тыл потянуло?
— Так в лагере говорили, что нас, если и освободят, так сразу прямым ходом на Колыму пошлют...
— Это кто такое говорил?
— Ну...
Иван помялся, а потом решившись ответил
— Немцы говорили и капо тоже... Да и некоторые наши. Дескать, товарищ Сталин приказ издал, что всех сдавшихся в плен, в предатели записывают.
Ух ты! Так вот откуда пошла эта байка, про то, что наших пленных эшелонами прямиком в Сталинские лагеря гнали! От немцев, да лагерных надзирателей. А я ещё в те времена думал, интересно, как это происходило? При страшной загруженности железных дорог, ещё и находить места для перевозки сотен тысяч бывших военнопленных. Правда, с прошлого года, когда освобождённые хлынули потоком, понял, что наши «демократы» очередной раз, всех по своему обычаю обманывали. А на самом деле, всё было взвешенно и логично. Бывших лагерников, отправляли на ближайшие фильтры. Там их проверяли, попутно откармливая и оказывая медицинскую помощь. После проверки, сразу отсеивали этих самых капо, стукачей, и вообще тех, кто активно сотрудничал с немецкой лагерной администрацией. Сделать подобное, было достаточно легко, так как на этом же фильтре находилась масса свидетелей из одного с ними концлагеря. Всех предателей, а таких набиралось обычно процентов десять от общего количества, достаточно быстро выявляли и после скорого суда, отправляли по этапу. Остальным же, светила медкомиссия и после проверки здоровья, годные к службе отправлялись в запасные полки, а оттуда на фронт, продолжать службу. Негодных, здоровье которых было подорвано пребыванием в плену, отправляли по домам, как комиссованных из армии по здоровью. То есть, более семидесяти процентов бывших пленных, опять становились в строй. Очередной раз, вспомнив недобрым словом современных мне «общечеловеков», я раздражённо хмыкнул и ответил, вопросительно глядевшему на меня Кострову:
— Приказ такой, действительно был. Но касался он, только добровольно сдавшихся, или перешедших с оружием на сторону врага. И этот приказ был необходим — сам вспомни, тогда были времена, когда двое немецких мотоциклистов в плен советский батальон брали. Это же ни в какие ворота! А ты сдался не добровольно. То есть, обстоятельства вынудили поднять руки. Так что светит тебе парень «фильтр» и через месяц отправка на фронт.
— На фронт?!
Иван обрадовано вытаращил глаза, но я, сделав вид, что не заметил его радости, сурово сказал:
— Конечно, на фронт. А ты что хотел — отпуск и талоны на усиленное питание? Нет уж — отпуск ещё заслужить надо, так что пойдёшь в маршевые роты. Был бы ты офицером, там конечно более строго — если не сможешь доказать, что в плен попал раненным, то определят в штрафбат. С офицеров завсегда спрос больше. Но к рядовому и сержантскому составу этот пункт приказа не относится. Поэтому вспоминай навыки артиллеристского разведчика, они тебе скоро опять понадобятся.
— Спасибо товарищ капитан!
— Это тебе парень спасибо, за то, что не сломался и себя сохранил.
Глядя на подозрительно блеснувшие глаза Кострова, добавил:
— Пойдём со мной. Сейчас твою рванину на нормальную форму сменим, а после обеда, тебя ребята на фильтр отвезут. Я тут записку начальнику особого отдела написал, так что трясти там особенно не будут и в запасной полк, после медкомиссии, отправят первой партией.
Пока таскал Ивана с собой, одевая и добывая ему сухпай в дорогу, всё вспоминал, про тот изврат, что творился в моей башке, перед попаданием в это время. Ведь даже не знал, разницы между штрафным батальоном и штрафной ротой! Думал это одно и тоже. Мда... молодой был — глупый. Ведь штрафбат, это подразделение для провинившихся офицеров и только для них. На нашем фронте, например, он всего один. И штрафных рот, для рядовых — четыре. А у Жукова, аж три штрафбата на фронт приходится. Мда... Как там, в фильме говорилось — «Совсем озверел Чёрный Абдулла»...
Но даже не это главное. Ведь в двадцать первом веке считалось, что горемычные штрафники шли в бой без оружия и ставили перед ними, исключительно самоубийственные и невыполнимые задачи. Хрен нанась! Вооружение стандартное у каждого, а вся «прелесть» задачи, заключается в том, что их суют на самый тяжёлый участок фронта, где риск погибнуть наиболее высок. Вот и всё. Где нет штрафников, такие же участки штурмует самая обычная пехота. Единственно, что пехота может остановиться и отступить, а осуждённые трибуналом, такой возможности не имеют...
Зато по выполнению задачи, если ранен — тут же срок снимают. Можно даже обойтись без ранения — всё зависит от глобальности выполненного задания. Бывает так, что трибунал, освобождает всё подразделение целиком. В прошлом году, например, так и было — за форсирование реки и удержание плацдарма, роту штрафников досрочно освободили всем скопом. Кстати ещё и поэтому, после допроса пропагандиста, я ротному тридцать второй черканул, а то выживет Бляхин ненароком, а мне что, в боге разочаровываться? Но теперь он, за спинами остальных ребят-штрафников, точно не спрячется — ротный за этим лично проследит.
В конце концов, переодев и затарив Ивана под завязку, лично усадил его в «ГаЗон» и, пожелав счастливого пути, отправил на фильтр. Сам же, находясь в приподнятом настроении, пошёл было к Гусеву, но был перехвачен Геком, который, настрелявшись за нашим поместьем из «STG», спешил поделиться впечатлениями о трофейном оружии. Выслушав Пучкова, я тоже не удержался и решил опять порезвиться со штурмовой винтовкой. Ну, а потом, у нас просто кончились патроны, да и прибежавший Мишка Северов, начал скандалить — дескать, устроили стрельбище под его окнами. Дав щелбана упитанному начальнику связи, чтобы не очень выделывался, мы плавно переместились в расположение, попутно обсуждая достоинства и недостатки испытанного оружия. К достоинствам, однозначно относилась высокая убойность и дальность стрельбы. К недостаткам — слишком большой вес, и чересчур высокие прицельные приспособления. Слишком высоко поднимая голову при стрельбе, можно было в эту самую голову и пулю схлопотать... Ещё, мне не понравилось хлипкое крепление приклада. Это ведь оружие пехоты, а в рукопашке, таким прикладом бить страшно — отвалиться и всё. В общем, придя к выводу, что «Штурмгевер» автомат — так себе, опять перешли к обсуждению вожделенного АК-43...
Два дня всё было тихо, спокойно, но на третий, когда я, разложив свою коллекцию пистолетов на столе, насвистывая бодрый мотивчик «Чунга-Чанги», занимался смазкой оружия, в дверь влетел взъерошенный Третьяков. Увидев меня, он с какой-то ошарашенной улыбкой подскочил к столу и одним движением, сдвинув в сторону детали «Браунинга», с размаху шлёпнул на освободившееся место конверт:
— Вот! Смотри!
Осторожно приподняв двумя пальцами эту бумагу, поинтересовался:
— И что я должен здесь увидеть?
— Внутри смотри! Только руки сначала вытри.
Покорно стерев с пальцев смазку, я вытряхнул на ладонь знакомую фотографию Горбуненко. Только на этот раз, протянутую руку Филиппа жал незнакомый мне лейтенант. Глядя на это, только и смог сказать:
— Оп-па!
— Вот и я про то же!
Через пару секунд, придя в себя, начал жадно выпытывать у Александра подробности. Оказывается,
