Мужик ухмыльнулся и исчез в дыму. В дверь больше не ломились, и я отбежал. Жар становился нестерпимым, занялась крыша, угольки стали долетать до забора, и толпа зевак кинулась заливать водой забор и стоящие за ним постройки, понимая, что нельзя дать огню перекинуться на другие дома, тогда – катастрофа городского масштаба.
Крики из избы стихли, всё – можно уходить, не стоит светиться.
С чувством выполненного долга вернулся домой, умылся из бочки, что стояла на заднем дворе, прошёл в дом, поднялся в спальню, разделся в потёмках и нырнул в постель, под бочок к спящей Дарье.
Утром меня разбудил Авдей. Даша уже встала и теперь выглядывала из-за плеча купца.
– У нас деловой разговор, – молвил Авдей, и Дарья ушла.
Купец закрыл дверь, уселся на лавке.
– Новости слышал?
– Когда бы я успел, ты же сам меня разбудил?
Купец подозрительно на меня посмотрел, поднялся, подошёл к моей одежде, поднял, понюхал: – Дымом пахнет!
– И что?
– А то, пожар ночью случился, воинская изба сгорела, дотла, хорошо – на другие дома не перекинулось. И людишки в ней, которые с наместником из Москвы пришли, тоже сгорели, все.
– Ай-яй-яй! Беда какая!
– Юра! Ты меня за дурака держишь? Я как узнал утречком о пожаре, туда сходил.
– Я спал, я ни при чём.
– Знаешь, какое интересное дело – не все задохнулись или сгорели.
Меня пробил пот:
– Что, живые есть?
– А что ты так забеспокоился? Нет, живых нет, да только дозорные, что рядом с избой были – не сгорели, все убиты были; выходит, пожар – не случайность.
– Ужас какой! Беда, ох, беда.
– Хватит придуриваться, ежели твоих рук дело – скажи.
– Тебе от моих слов легче будет?
– Не увиливай.
– Да, моих рук это дело, не могу смотреть, как над людьми безвинными всякая погань измывается. Вчера на площади служанку мою вместе с другими жителями под саблей держали. Знаешь, что они удумали? Утопить всех в Волхове!
Купец перекрестился:
– Значит, и на площади ты был?!
– Я.
– Вот я и чувствую – рука знакомая. У меня на площади дочка была, тоже могла в Волхове оказаться. Домой прибежала – от страха трясётся вся, когда отпоили – рассказала, как было. Я на тебя сразу подумал, хотел сегодня придти, предупредить, что узнали тебя многие. У меня в лесу заимка есть, хотел предложить на время туда перебраться, да тут – пожар, не осталось никого из опричников, некому ловить. От всего народа поклон и благодарность тебе, суровый ты мужик и воин справный.
– Авдей, только не рассказывай никому.
– Не расскажу, сам понимаю. А одёжу свою сожги, она не только дымом пахнет – вся в пятнах крови; не приведи, Господь – дознание учинят, тот же наместник.
– Понял, Авдей, спасибо, что предупредил.
Купец поднялся и ушёл. Я оделся в чистое, скомкал верхнее своё одеяние, вышел во двор и в литейке для пуговиц сжёг одежду. Саблю отмыл как следует в бочке с водой. Эх, нож поясной покупать теперь надо, хороший ножик был.
Не успел в дом зайти – в калитку стук. Я распахнул её: у калитки стоял слуга Авдея, запыхавшийся от быстрого бега.
– Авдей просил к дому наместника, быстрее.
– Случилось чего?
– Не знаю, толпа собралась.
Одеваться не пришлось – сабля на поясе; я рванул бежать. Авдей просто так просить не будет, значит – нужда.
Вывернул из-за угла – ого! Всё пространство перед домом и даже переулок сбоку были заполнены народом. Люди возмущались, кричали женщины. Где же Авдей?
Я влез на забор, с него перепрыгнул на дерево. Ага, вот и он, почти в передних рядах. Да мне же не протолкаться. Там явно эпицентр событий, что-то происходит, люди размахивают руками.
Я спрыгнул с дерева, попытался растолкать толпу – бесполезно. Ладно, придётся сквозь стены, авось, никто не увидит. Прошёл один дом, второй, через забор перелез, снова сквозь дом. Уже близко. Растолкал собравшихся, подобрался к Авдею.
– Тут я, что случилось?
– Люди собрались, из дома силой наместника вытащили, вон он – на крыльце, никак – убить хотят.
Я на мгновение задумался. Убить – это плохо. Царь Иван разгневается, войско пошлёт, много крови невинной новгородской прольётся, а наместника нового поставят, и наверняка – более жёсткого. Опричники – что? Мусор, мелочь! Сгорела изба – так по неосторожности, напились, небось, быдло, да и сгорели. Мало ли домов по городам и весям российским горят – да в той же Москве, не исключая Кремля? Надо срочно исправлять ситуацию.
Я пробился вперёд. На ступеньках сидел дородный боярин в богатых одеждах. Глаза его опасливо бегали. Понятное дело, умирать бесславно не хотелось никому, а толпа жаждала крови. Боярин уже не ждал хорошего.
Я поднялся на ступени, поднял руку. Постепенно шум стих.
– Чего шумим, вече устроили по какому-такому поводу?
Со всех сторон раздались негодующие крики: – «Утопить негодяя, как он хотел людей наших жизни лишить!»
Я повернулся к боярину.
– Ты хотел людей топить?
Боярин испуганно перекрестился:
– Нет, не хотел.
– Все слышали? Перекрестился боярин – стало быть, не врёт. Опричники посвоевольничали, так их Господь за это наказал, – я указал в сторону, где было сгоревшая воинская изба и братская могила опричников.
Глаза боярина сверкнули, в них засветилась надежда, он почуял во мне защитника.
Стоящие в толпе, в задних рядах, закричали:
– Не слушай его, народ! Топить, в Волхов его!
– Кто там топить хочет? Выходи! Только сначала меня убить придётся.
В толпе зашумели: «Да это же берсерк!» – Смелых не нашлось, никто не вышел.
– Убьёте боярина – государь наш прогневается, полки воинские пришлёт. Кто там шумит – ты готов положить голову на плаху? А может, хочешь сына в холопы отдать? Наместник – доверенное лицо государя, лицо неприкосновенное. Лишить жизни наместника – всё равно, что посла, только позором себя покроете. – Я решил выжать из ситуации всё, что можно для себя лично.
– Воинская изба случайно сгорела?
Я повернулся к боярину. Тот сначала неуверенно кивнул, потом ещё раз, уже твёрдо.
– Ну вот, видите? А новых слуг государевых боярин уже и здесь набрать может, верно?
Боярин помялся, но снова кивнул.
– Ну вот, всё и разрешилось. Можно расходиться – работа стоит, каша в печи стынет, пиво выдыхается.
Толпа ещё некоторое время недовольно гудела, но боевой настрой уже пропал. Начали расходиться. Я повернулся к боярину.
