Филиппу и впрямь пришла в голову блестящая мысль: не довольствуясь тем, что он заточил в монастырь супругу и похитил жену своего вассала, король задумал жениться на Бертраде. Он желал, чтобы его возлюбленная поскорее стала королевой. Обращаться в Рим, дабы испросить разрешения на этот брак, казалось ему нестерпимо долгим. Впрочем, если ты король, легко найти предупредительных людей, всегда готовых оказать тебе услугу. И такие люди нашлись; несколько епископов-доброхотов, желая потрафить королю, спокойно расторгли его брак с Бертой, после чего епископ Санлисский Юрсьон согласился благословить в Париже слегка поспешный союз Филиппа с Бертрадой.
Эта последняя новость и подвигла Фулька ехать в Рим, чтобы выяснить, как папа смотрит на подобное святотатство. Замысел, собственно, был неплох: папа Урбан II относился к подобным делам крайне строго. Увы, сейчас поглощенный борьбой духовенства со Священной Империей, Папа Римский не склонен был воевать с безнравственностью. Кроме того, он уже несколько лет был одержим идеей крестового похода, который отнимет у неверных Гроб Господень и сделает безопасными паломничества в Иерусалим. Наконец, папа был человек мудрый и прекрасно понимал природу человеческую: он полагал, что такая неистовая страсть очень скоро угаснет сама собой и все вернется на круги своя, так что папе не придется восстанавливать против себя одного из могущественных государей Европы в тот момент, когда он крайне нуждается в его помощи.
За это время преступная чета успела произвести на свет двоих детей, а несчастная Берта – умереть от тоски в своем монастыре. Случилось это в 1094 году. Получив известие о смерти жены, Филипп тотчас созвал в Реймсе большое собрание епископов, чтобы окончательно узаконить свой брак.
Однако он поторопился. Хотя Берта Голландская была мертва, сам Фульк пребывал в полном здравии. В силу этого пышное собрание епископов ничего не смогло узаконить, ибо на сей раз папа, считая, что дело зашло слишком далеко, разгневался: он начал с того, что отлучил короля Франции и его сожительницу от церкви. Потом папа созвал в городе Ним церковный собор и лично на нем председательствовал.
Несколько обеспокоенный тем оборотом, какой принимали события, Филипп обещал отречься от Бертрады и ненадолго расстался с ней; это время было необходимо папе, чтобы дать королю отпущение грехов и вернуться в Рим. После этого король, не в силах сопротивляться своей пылкой страсти, снова призвал к себе Бертраду, но притворялся глухим, когда ему напоминали о крестовом походе. Король не выносил даже мысли о том, чтобы хоть несколько дней прожить в разлуке со своей подругой, потому и не горел желанием отправляться на край света и там, быть может, сложить голову, вместо пылких объятий Бертрады тешась только приятными воспоминаниями. Филипп, конечно, решился бы взять с собой Бертраду, но лишь одному богу известно, как Урбан II отнесся бы к присутствию веселой графини в рядах воинства Христова...
Папа, которого известили о неблагочестивых выходках Филиппа, сильно разгневался и не только снова отлучил от церкви прелюбодейную пару; на сей раз он вынес интердикт всему Французскому королевству. В ту эпоху это было грозное оружие в руках церкви: в королевстве должна была прекратиться вся религиозная жизнь, то есть больные оставались без ухода, мертвые – без погребения, умирающие – без утешения, дети – без крещения, а свадьбы – без благословения. Словом, это означало духовную смерть королевства.
Народ, страдая от горя, запирался в домах и молил бога вразумить своего суверена. Филипп не прислушивался к этим мольбам. Поглощенный своей любовью, король пренебрегал страданиями подданных. С вызывающим бесстыдством любовники выставляли напоказ свою связь. Казалось, отлучение от церкви совершенно не волнует эту пару, и, когда при въезде в какой-нибудь город колокола молчали, двери домов закрывались, а люди бежали от них как от чумы, Филипп и Бертрада смеялись над тем, что они именовали трусостью мужланов. Даже в тот день, когда после их отъезда колокола зазвонили снова и жалобный их звон преследовал любовную пару, Филипп склонился к своей спутнице и со смехом сказал:
– Слушай, красавица моя, слушай, как они нас гонят!
Несмотря на прочность этой безоблачной любви, бесстыдники, вероятно, стали бы сговорчивее – очень уж велики были страдания народа и опасен ропот сильных мира сего. Увы, в тот год, когда крестоносцы Готфрида Бульонского вошли в Иерусалим, великий папа Урбан II скончался. Его преемник Паскаль II отнесся к Филиппу и Бертраде гораздо снисходительнее.
Он прислал во Францию двух своих преданных людей – кардиналов Жана де Губбио и Бенедикта, велев им без лишнего шума уладить дело: старая история слишком уж затянулась, но в конце концов такая стойкая любовь даже заслуживает уважения. Словом, пришлось Злому Фульку отступить – у него и так хватало дел дома. Сыновья Фулька перессорились и угрожали перерезать друг другу глотки. Так молодой Фульк, сын Бертрады, сумел вырваться из рук своего старшего брата Жеффруа-Мартеля, только бежав ко двору Франции, где он, разумеется, нашел приют, деньги и поддержку.
После этого удрученный отец приехал к бывшей жене и своему сопернику, чтобы изъявить им благодарность; примирение прошло как нельзя лучше, что развязало руки обоим кардиналам, которые ничего не предпринимали, не желая нарушать воцарившееся семейное согласие.
Однако при французском дворе находились два человека, не желавшие складывать оружие: это были принц Людовик и его сестра Констанс. Людовик (отец, следуя феодальному обычаю, уже назначил его наследником) стал постоянной мишенью наемных убийц, и Филипп едва успевал спасать сына от новых покушений. Брак Констанс сложился очень неудачно, и принцесса вернулась к отцу; это не устраивало Бертраду, чей нрав по неукротимости вполне мог сравниться с характером Злого Фулька.
Когда Констанс только выдали замуж за обворожительного Гуго, графа Шампанского, ей было всего пятнадцать лет... но после восьми лет супружества граф с горечью убедился, что очень скоро его жена станет такой же толстой, как покойная Берта Голландская. И тут его вдруг осенило: этот брак оскорбляет Церковь по той причине, что они с Констанс – троюродные брат и сестра. Граф проворно созвал в Суассоне церковный собор, покаялся и, посыпав главу пеплом, во всеуслышание объявил, что он великий грешник и что свой брак, этот слишком тяжкий грех, больше терпеть не может.
Открыто объявив об этом в церквях, епископы похвалили Гуго за такую истовую набожность и отослали Констанс к отцу, тогда как лицемерный сеньор поспешил связать свою жизнь с хорошенькой стройной девушкой, которая и внушила ему такое благочестие. Затаив лютую злобу, Констанс вернулась в отцовский замок в Мелене, где тогда располагался королевский двор.
Принцесса не могла вынести тех насмешливых взглядов, которыми Бертрада встретила падчерицу в отчем доме: война между двумя женщинами стала неминуема. Поэтому Бертрада лихорадочно подыскивала для Констанс нового мужа, чересчур опасного врага. Бертрада и дети Берты все чаще пытались отравить друг друга, но усилия обеих сторон приводили только к одному – всеобщему несварению желудка. Не всякий может стать Борджа...
Но вот в один прекрасный мартовский вечер 1106 года к Констанс явился долгожданный муж. Звали его Боэмон де Тарант; в крестовом походе он получил титул принца Антиохийского и, едва освободившись из темниц турецкого эмира Сивы, примчался во Францию просить помощи золотом и людьми, чтобы продолжать войну против своего врага. Боэмону было пятьдесят лет, но с виду он казался гораздо моложе; статный, плечистый, зеленоглазый, в нормандской кольчуге со стальными шипами, Боэмон походил на героя рыцарского романа.
Уж его-то не могли отпугнуть пышные формы Констанс. Принцесса пришлась ему по вкусу – но гораздо больше понравилось королевское приданое. Через несколько месяцев Боэмон навеки увез Констанс, а одна из дочерей Бертрады, одиннадцатилетняя Цецилия тоже отплыла в Святую Землю, чтобы стать там женой Танкреда, племянника Боэмона, и тем самым укрепить узы королевского брака.
Насколько велико было облегчение Бертрады, которая смотрела, как исчезает из виду корабль с ненавистной падчерицей, настолько ее почти не взволновал отъезд собственной дочери. Правда, из четырех детей, увенчавших ее преступную связь с королем, при Бертраде оставалось еще трое: юный Филипп, уже женатый на дочери сеньора де Монтери, двенадцатилетний Флёри и семилетняя Евстахия.
Принц Людовик остался один на один с грозной мачехой... но Толстяк, лишившись своей верной союзницы-сестры, избрал путь благоразумия и держался как можно дальше от заповедных угодий Бертрады. Кстати, он понимал, что его терпеть не может по-прежнему страстно влюбленный в Бертраду отец, который не задумываясь примет сторону своей возлюбленной. При этих обстоятельствах Людовик мудро предпочитал избегать семейных драм.
Терпение принца все-таки было вознаграждено: в ночь с 30 на 31 июля 1108 года Филипп I скончался от любовных излишеств, не оставив по себе больших сожалений.
