– Об императорах не шутят. – Ботари пресек эти кощунственные остроты со всей твердостью, какой они заслуживали. Майлз вздохнул и начал осторожно взбираться по ступенькам, неуклюже двигая ногами, зажатыми в пластиковые шины.
Болеутоляющие, которыми его накачали перед уходом из госпиталя, уже перестали действовать, и он чувствовал безмерную усталость. Ночь он провел без сна, под местным наркозом, обмениваясь шутками с хирургом, который трудился несколько часов, складывая в единое целое крохотные кусочки его переломанных костей. «А ты держался совсем неплохо», – подбадривал себя Майлз; но единственное, чего ему хотелось, – убраться со сцены и рухнуть где-нибудь в уголке. Оставалось доиграть еще два акта.
– А какого жениха ты ей хочешь подобрать? – весело поинтересовался Майлз, останавливаясь, чтобы передохнуть.
– Офицера, – твердо произнес Ботари.
Улыбка Майлза слегка поблекла. Значит, офицерское звание – предел твоих желаний, дорогой сержант?
– Надеюсь, ты еще не завтра потащишь ее под венец…
Ботари фыркнул.
– Конечно, нет. Ей же всего… – Он помолчал. Складка на лбу сержанта обозначилась еще сильнее. – Время идет… – пробормотал он и умолк окончательно.
Майлз преодолел последнюю ступеньку и вошел в дом Форкосиганов, мысленно готовясь к встрече с родными. Похоже, первой будет мама; тут без проблем. Она действительно появилась в парадном холле, как только слуга-телохранитель открыл дверь. Леди Форкосиган была уже в летах, ее огненно-рыжие волосы поседели, высокий рост скрадывал полноту. Она тяжело дышала: скорее всего сбежала вниз, увидев их в окно. Мать и сын молча обнялись. Глаза матери смотрели серьезно и понимающе.
– Отец дома? – спросил Майлз.
– Нет. Он сегодня с министром Квинтиллианом в императорской ставке, сражается с генштабом по поводу бюджета. Отец велел передать тебе привет и сказал, что попытается вернуться к обеду.
– Он… он ничего не говорил деду насчет вчерашнего, а?
– Нет, но мне кажется, чем скорее ты это сделаешь, тем лучше.
– Я думаю. – Он посмотрел вверх, туда, где кончалась длиннющая парадная лестница особняка Форкосиганов. Что ж, начнем с самого трудного…
– Дед наверху?
– Да, в своих апартаментах. Хотя, рада тебе сообщить, утром он даже прогулялся в саду.
– А-а… – И Майлз двинулся к лестнице.
– В лифт, – односложно скомандовал Ботари.
– Пустяки, тут всего один пролет.
– Хирург сказал, что вам надо избегать любых нагрузок.
Леди Форкосиган наградила Ботари одобрительной улыбкой; в ответ он вежливо пробормотал: «Миледи…» Майлз недовольно передернул плечами и направился вглубь дома.
– Майлз, – проговорила мать, когда он ковылял мимо. – Дед очень стар и не очень здоров, и уже много лет ему ни с кем не приходилось спорить, так что принимай его таким, каков он есть, ладно?
– Ты же знаешь, я так и делаю. – Он скорчил почтительную гримасу, демонстрируя готовность ко всяческой дипломатии. Мать рассмеялась, но ее глаза остались серьезными.
Добравшись до покоев деда, Майлз встретил Элен Ботари – она как раз выходила оттуда. Сержант приветствовал дочь молчаливым кивком, получив в ответ прелестную улыбку.
В тысячный раз Майлз задавался вопросом: как мог этот урод породить такую красавицу? Все его черты по отдельности отражались в лице Элен, но в преображенном виде. В свои восемнадцать лет она была очень высокой – метр восемьдесят, совсем как отец, с его метром девяносто пять; но Ботари был худ как щепка и вечно напряжен и озабочен, а она – изящна и полна жизни. У него нос изогнут клювом, а у Элен очень милый носик с легкой горбинкой. Его лицо кажется слишком узким, а у дочери – идеальный овал, красота, в которой безошибочно чувствуется порода. Глаза – темные, светящиеся, внимательные, без отцовской подозрительности и въедливости. Словом, отец и дочь походили друг на друга, словно два изваяния, высеченных одним и тем же скульптором, – василиск и святая, застывшие над входом в старинный собор.
Майлз встряхнулся и обменялся коротким взглядом с очаровательной девушкой на голову выше себя. Надеюсь, ты еще не завтра выдашь ее замуж, сержант…
– Вот здорово. Я так рада, что ты здесь, – обратилась она к нему. – Сегодня с утра прямо беда с ним.
– Что, капризничает?
– Нет, напротив. Он очень бодр. Играл со мной в страто, не обращая на меня никакого внимания. Знаешь, я чуть у него не выиграла. А потом рассказывал про войну и все вспоминал о тебе. Будь у него карта, он бы втыкал флажки по дистанции, пока ты ее преодолевал… Может, мне остаться?
– Нет, что ты.
Элен сочувственно и с облегчением улыбнулась и пошла по коридору.
Майлз, глубоко вздохнув, толкнул дверь в комнату генерала графа Петера Форкосигана.
Глава 2
Старик был чисто выбрит и одет во все свежее. Он сидел в кресле, задумчиво глядя в сад за окном. Нахмурившись, граф оглянулся на того, кто прервал его размышления, увидел внука и широко улыбнулся.
– А-а, это ты, малыш. Садись. – Он указал на другое кресло, в котором, наверное, только что сидела Элен. Улыбка старика стала несколько озадаченной. – Черт, неужели я обсчитался на день? Мне казалось, сегодня ты должен трусить по горе Сенселе – вверх-вниз, вверх-вниз… И так сто километров.
– Нет, сэр, вы вовсе не потеряли этот день. – Майлз опустился в кресло. Ботари поставил перед ним стул и показал пальцем на его ноги – не нужно ли помочь, но Майлз, отрицательно покачав головой, попытался справиться с ними сам. Боль обожгла его, как огонь. – Ладно, подними-ка их, сержант, – устало согласился он, и Ботари помог ему задрать вверх злосчастные конечности, утвердив их под медицински правильным углом. Потом сержант ретировался – хороший тактический ход, подумал Майлз, – и замер у двери по стойке смирно. Когда до старого графа дошел смысл всей этой пантомимы, его глаза расширились.
– Что ты натворил, малыш?
Надо проделать все быстро и безболезненно, как отрубают голову, например, раз – и все кончено.
– Спрыгнул со стенки и сломал обе ноги. Вчера, на полосе препятствий. В общем, провалился на физподготовке. Остальное… Впрочем, теперь это неважно.
– И вот ты вернулся домой.
– И вот я вернулся домой.
– Так. – Дед забарабанил изуродованными пальцами по подлокотнику. – Так. – Он неловко поерзал в кресле и сжал губы, не глядя на Майлза. Пальцы его снова застучали по подлокотнику. – А все из-за этой дурацкой ползучей демократии, – не выдержав, сварливо начал он. – Из-за убогого инопланетного вздора! Твой отец поощрял эти глупости – думал, что послужит тем Барраяру, ан нет. У него была прекрасная возможность искоренить все это в бытность его регентом, и он упустил ее, просто упустил… – Старик замолк. – Влюбился в женщину с другой планеты, в идеи с других планет, – продолжал граф, но уже без прежнего пыла. – Это все твоя мать виновата. С ее вечным бредом про равенство и братство…
– Ну брось, дед, – возразил Майлз, немного уязвленный. – Мама совершенно не интересуется политикой. Покойники, и те, наверно, интересуются больше.
– И слава Богу. Иначе она бы уже давно правила Барраяром. Я ни разу не слыхал, чтобы твой отец ей хоть в чем-то перечил. Ну ладно, могло быть и хуже…
Майлз лежал в кресле, не пытаясь больше защищать ни себя, ни мать. Беспокоиться было не о чем: престарелый генерал скоро начнет обсуждать проблему с разных сторон и сам себя переспорит.
– Может быть, нам всем надо меняться со временем? Может быть. Вот, скажем, сыновья лавочников – видит Бог, из них получаются великолепные солдаты. У меня под началом было порядком этих ребят. Я тебе никогда не рассказывал про одного молодца? Мы дрались с цетагандийцами в Дендарийских горах за
