— Нет.
Отряд Лысого бросил его. Оставили пулемет для геройства.
В деревню парня доставили на плечах. Положили две жерди на плечи, он повис на них, как на гимнастических брусьях, и шагал здоровой ногой.
— Небось не видели нигде такого леса, — говорил он, вертя головой. Он задыхался и кашлял. Легкие у него были застужены. — Говорят, даже в Альпах такого леса нет.
В деревне солдаты разделились. Рота пошла в рощицу, в свое расположение. Сопровождать парня к майору-смерш отрядили сержанта Егорова Василия.
— Заодно узнаешь, на сколько суток тебя на губу за твое самовольное непослушание, — сказал командир роты.
Завороженный Белым Лесом, Васька ни о ком не подумал: ни о Юстине, ни о майоре, ни о чернобровой красавице Янке — только о двух Петрах, которым Бог укоротил биографию на одно чудо.
Бог укоротил биографию двух Петров не только на Белый Лес. Оба Петра в один час погибнут в Германии от снаряда, разорвавшегося у них над головами.
У дома старосты толпился народ. Телега со двора была выкачена — в ней лежала чернобровая Янка. В розовой шелковой блузе. В лентах. Голова ее запрокинулась. Высокая шея с голубыми жилками была прикрыта вышитым полотенцем.
«Зарезали», — сказал Васька, может быть, вслух, может быть, про себя.
Парень-бульбовец поднырнул под жердину и теперь стоял на одной ноге рядом с Васькой, стискивая ему плечо.
«Курва», — сказал парень то ли вслух, то ли про себя. Но Васька услышал.
Поодаль стояла Юстина в сером холстинном платье, кусала травинку. На табурете сидел майор, усталый с дороги.
А над Янкой шумел Белый Лес голосом, что превыше всех голосов.
Все здесь было от корней того Белого Леса.
И да пребудет мир с ними…
