крышка, хлопнула над его головою!..
Хозяйка, чтоб не возбудить подозрений, стала возиться у печи, как будто ни в чем не бывало.
Скоро дверь распахнулась с треском, и вошли казаки, предводительствуемые Вадимом.
– Здесь был Борис Петрович Палицын с охотниками, – спросил Вадим у солдатки, – где они?..
– На заре, чем свет, уехали, кормилец!
– Лжешь; охотники уехали – а он здесь!..
– И, помилуйте, отцы родные, да что мне его прятать! ведь он, чай, не мой барин...
– В том-то и сила, что не твой! – подхватил Орленко... и, ударив ее плетью, продолжал:
– Ну, живо поворачивайся, укажи, где он у тебя сидит... а не то...
– Делайте со мною, что угодно, – сказала хозяйка, повесив голову, – а я знать не знаю, вот вам Христос и святая богородица!.. ищите, батюшки, а коли не найдете, не пеняйте на меня грешную.
Несколько казаков по знаку атамана отправились на двор за поисками и через 1/4 часа возвратились, объявив, что ничего не нашли!..
Орленко недоверчиво посмотрел на Вадима, который, прислонясь к печи и приставив палец ко лбу, казался погружен в глубокое размышление; наконец как будто пробудившись, он сказал почти про себя: «он здесь, непременно здесь!..»
– Отчего же ты в том уверен? – сказал Орленко.
– Отчего! боже мой! отчего? – я вам говорю, что он здесь, я это чувствую... я отдаю вам свою голову, если его здесь и нет!..
– Хорош подарок, – заметил кто-то сзади.
– Но какие доказательства! И как его найти? – спросил Орленко.
Грицко осмелился подать голос и советовал употребить пытку над хозяйкой.
При грозном слове
– Пытать так пытать, – подхватили казаки и обступили хозяйку; она неподвижно стояла перед ними, и только иногда губы ее шептали неслышно какую-то молитву. К каждой ее руке привязали толстую веревку и, перекинув концы их через брус, поддерживающий полати, стали понемногу их натягивать; пятки ее отделились от полу, и скоро она едва могла прикасаться до земли концами пальцев. Тогда палачи остановились и с улыбкою взглянули на ее надувшиеся на руках жилы и на покрасневшее от боли лицо.
– Что, разбойница, – сказал Орленко... теперь скажешь ли, где у тебя спрятан Палицын?
Глубокий вздох был ему ответом.
Он подтвердил свой вопрос ударом нагайки.
– Хоть зарежьте, не знаю, – отвечала несчастная женщина.
– Тащи выше! – было приказание Орленки, и в две минуты она поднялась от земли на аршин... глаза ее налились кровью, стиснув зубы, она старалась удерживать невольные крики... палачи опять остановились, и Вадим сделал знак Орленке, который его тотчас понял. Солдатку разули; под ногами ее разложили кучку горячих угольев... от жару и боли в ногах ее начались судороги – и она громко застонала, моля о пощаде.
– Ага, так наконец разжала зубы, проклятая... небось, как начнем жарить, так не только язык, сами пятки заговорят... ну, отвечай же скорее, где он?
– Да, где он? – повторил горбач.
– Ox!.. ох! батюшки,.. голубчики... дайте дух перевести... опустите на землю...
– Нет, прежде скажи, а потом пустим...
– Воля ваша... не могу слова вымолвить... ох!.. ох, господи... спаси... батюшки...
– Спустите ее, – сказал Орленко.
Когда ноги невинной жертвы коснулись до земли, когда грудь ее вздохнула свободно, то казак повторил прежние свои вопросы.
– Он убежал! – сказала она... в ту же ночь... вон по той тропинке, что идет по оврагу... больше, вот вам Христос, я ничего не знаю.
В эту минуту два казака ввели в избу рыжего, замасленного болвана, ее сына. Она бросила ему взгляд, который всякий бы понял, кроме его.
– Кто ты таков? – спросил Орленко.
– Да, дурачина, кто ты таков?
– А почем я знаю... говорят, что мачкин сын...
– Хорош! – сказал захохотав Орленко... – да где вы его нашли?..
– Зарылся в соломе по уши около амбара; мы идем, ан, глядь, две ноги торчат из соломы... вот мы его оттуда за ноги... уж тащили... тащили... словно лодку с отмели...
– Послушай, Орленко, – прервал Вадим, – мы от этого дурака можем больше узнать, чем от упрямой ведьмы, его матери!..
Казак кивнул головой в знак согласия.
– Только его надо вывести, иначе она нам помешает.
– И то правда, – выведи-ка его на двор, – сказал Орленко, – а эту чертовку мы запрем здесь…
Услышав это, хозяйка вспыхнула, глаза ее засверкали…
– Послушай, Петруха, – закричала она звонким голосом, – если скажешь хоть единое словцо, я тебя прокляну, сгоню со двора, заморю, убью!..
Он затрепетал при звуках знакомого ему голоса; онемение, произведенное в нем присутствием стольких незнакомых лиц, еще удвоилось; он боялся матери больше чем всех казаков на свете, ибо привык ее бояться; сопроводив свои угрозы значительным движением руки, она впала в задумчивость и казалась спокойною.
Прошло около десяти ужасных минут; вдруг раздались на дворе удары плети, ругательства казаков и крик несчастного. Ее материнское сердце сжалось, но вскоре мысль, что он не вытерпит мучений до конца и выскажет ее тайну, овладела всем ее существом... она и молилась, и плакала, и бегала по избе, в нерешимости, что ей делать, даже было мгновенье, когда она почти покушалась на предательство… но вот сперва утихли крики; потом удары... потом брань... и наконец она увидала из окна, как казаки выходили один за одним за ворота, и на улице, собравшись в кружок, стали советоваться между собою. Лица их были пасмурны, омрачены обманутой надеждой; рыжий Петруха, избитый, полуживой, остался на дворе; он, охая и стоная, лежал на земле; мать содрогаясь подошла к нему, но в глазах ее сияла какая-то высокая, неизъяснимая радость: он не высказал, не выдал своей тайны душегубцам.
Примечания
Печатается по автографу – ИРЛИ, оп. 1, № 17 (тетрадь XVI). Впервые опубликован П. А. Ефремовым в журнале «Вестник Европы» (1873, кн. 10, стр. 458—557, «Юношеская повесть М. Ю. Лермонтова»).
Вся обложка автографа покрыта зарисовками, сделанными рукой Лермонтова. Содержание этих зарисовок составляют: отдельные всадники и отряды мчащейся кавалерии; жанровая картинка кулачного боя и лежащий рядом с упавшей лошадью всадник; множество разнообразных мужских и женских фигур (во весь рост, поясные, головы, некоторые из них явно карикатурного характера).
Настоящее название произведения не известно, так как первый лист рукописи, на котором возможно и было написано заглавие, вырван. На обеих сторонах этого листа содержался неизвестный текст предисловия или посвящения, так как на оставшемся корешке читаются отдельные слова и обрывки слов.
П. А. Ефремов, публикуя рукопись, оставил ее без названия. П. А. Висковатов дал ей заглавие: «Горбач – Вадим. Эпизод из Пугачевского бунта (юношеская повесть)» (Соч. под ред. Висковатова, т. 5, 1891, стр. 1); И. М. Болдаков – «Вадим. Неоконченная повесть» (Соч. под ред. Болдакова, т. 5, стр. 4); и с тех пор за этим произведением укрепилось название «Вадим».
Роман остался незавершенным. Начало работы над романом, по всей вероятности, относится к 1832 году.
28 августа 1832 года Лермонтов писал из Петербурга М. А. Лопухиной (подлинник по-французски): «...мой роман становится произведением, полным отчаяния; я рылся в своей душе, желая извлечь из нее