от страха, он сначала сказал:
– Кис-кис-кис!
Он всё перепутал:
– Кис-кис-кис! Цыпа-цыпа! Кис-кис!
Потом завопил:
– Брысь!
Потом подпрыгнул:
– Ой-ёй-ёй! Мяу!
Ну прямо-таки всё на свете перепутал.
Разбойник Пулька ничего не мог сказать. Он стучал зубами:
– Дык-дык-дык-дык…
Через мгновение разбойники были далеко в чаще и не знали, как им выбраться к дому, пока не рассветёт.
Глава тридцатая,
где карандаш почти ничего не может нарисовать
Волшебный художник лёг в своей темнице на каменный пол. Он думал о маленькой заботливой девочке Настеньке, о храбром Чижике, о добром, хоть и ленивом Прутике, о преданном друге, у которого такое верное железное сердце. О том, что ожидает их. Думал о невозможности что-либо изменить. И горе наполняло его, и слёзы мешали ему открыть лаза.
Встань, Карандаш! Погляди на свою темницу! Какой необыкновенный свет наполняет её! Какое волшебное, сказочное, голубое сияние переливается по всему подземелью! Какие звёзды кружатся, мелькают, плывут под каменными сводами!
– Карандаш! – позвал кто-то шёпотом. – Проснись!
Художник открыл лаза. «Да я сплю», – подумал он.
В подземелье было светло. Один за другим влетали из темноты над каменными ступенями живые фонарики.
– Это я, Бабучило, – услышал художник. – Мы с Тиграшей ловим светлячков и запускаем их в замочную скважину. Пожалуйста, рисуй.
– Милый Бабучило, – тихо сказал Карандаш, – вряд ли я что-нибудь смогу теперь нарисовать. Прости меня, но ты немного опоздал…
– Хотя бы ключ и лестницу. Постарайся!
– Я попробую, – сказал Карандаш.
Не с большим трудом нарисовал ключ прямо на полу своей темницы. И новый ключ звякнул о камень.
Карандаш нарисовал верёвочную лестницу. На другую сил ему не хватило. Художник вставил ключ в замок двери. Повернул этот ключ. Замок щёлкнул, потайная дверь отворилась – и густой свежий воздух опьянил Карандаша. Он потерял сознание.
Бабучило, пыхтя от натуги, посадил художника верхом на Тиграшу, поддерживая учителя руками, чтобы ей было не так тяжело. И они поспешили к дому, где не спали в тревожном ожидании Прутик, Настенька и Чижик.
Глава тридцать первая,
самая счастливая!
Бабучило привязал к верёвочной лестнице камень и бросил её в чердачное окно. Ребята спустились по лестнице вниз.
– Бабучка, милый Бабучка, – плакала Настенька, целуя мальчика.
И я должен заметить, хотя, может быть, это не совсем удобно в такой напряжённый, трагический момент, я не одобряю коверканье разных имён и фамилий. Зовут мальчика Бабучило, ну и пусть будет Бабучило. А то знаете, как у ребят бывает. Сначала Бабучка. Потом Бабучка-Закорючка. Потом просто Чучка. Так и пойдёт. И сразу не вспомнишь, как звали мальчика в самом начале.
– Милый, родной Чучка! – всхлипывал Прутик.
Вот видите, уже начинается: Чучка-Бабучка…
– Надо спасти Самоделкина, – сказал Чижик. И вместе с ребятами поспешил к железному человечку.
Самоделкин совсем не двигался. От воды, от ливня и горя он очень сильно заржавел.
Мальчики отвязали Самоделкина, постелив широкие пальмовые листья, положили его на землю. Девочка вытирала железного друга своей косынкой, гладила, приговаривая:
– Бедный, бедный Самоделкин!
Чижик подумал и решительно сказал:
– Нельзя терять ни минуты. Сделаем носилки. Нам никто не поможет. Никто не нарисует нам эти носилки!
Сами сделали двое носилок из прочных пальмовых листьев, уложили в них неподвижных своих учителей. Девочка и Прутик несли Карандаша. Бабучило и Чижик несли железного Самоделкина.
У берега на волнах покачивалась подводная лодка. Ребята внесли в неё носилки, поставили их на палубе так, чтобы живительный морской ветер овевал художника и железного человечка.
– Поднять якорь! – скомандовал, как заправский капитан, маленький Чижик. И сам первый ухватил руками за якорную цепь.
Они подняли якорь. Лодка качнулась и, подгоняемая волнами, стала медленно удаляться от берега. Конечно, управлять подводной лодкой, кроме Самоделкина, железного человечка и большого мастера, никто не умел. А Самоделкин был недвижим. Но лодка и так отплыла довольно далеко от берега. Никакие разбойники наших друзей теперь не достанут. Пускай себе остаются на своём острове, пока милиция не прилетит за ними на вертолёте. Сами во всём виноваты.
– Надо найти машинное масло, – догадался Чижик. – Не может быть, чтобы на подводной лодке не было машинного масла.
Мальчик спустился в трюм подводной лодки. Он и в самом деле нашёл там канистру с маслом.
Ребята вытерли Самоделкина своими рубашками, смазали Самоделкина маслом. Чижик подкрутил ножки-пружинки, подвинтил, где надо.
Железный человечек открыл лаза, поглядел вокруг, увидел ребят, увидел волшебного художника на носилках – и всё понял без объяснений.
Он крепко обнял дорогих своих мальчиков и дорогую свою девочку и чуть не заплакал от переполнившей его радости – самой настоящей, большой, удивительной Радости. Но Самоделкин очень боялся опять заржаветь и поэтому плакать не стал. Всё-таки он железный, а твёрдым железным человечкам плакать не положено.
– Полный вперёд! – зазвенел Самоделкин. – Я знаю, волшебного художника вылечит вольный морской ветер. Не отходите от него, смотрите за ним, он скоро поднимется. А я пойду к моторам.
Настенька вздохнула:
– Моя мамочка, наверное, плачет!
Чижик сказал:
– Мой папа, наверное, плачет. Он говорит: где мой сынуля? Где мой мальчик, Звоночек мой, Солнышко моё, Зайчонок?…
Наверное, Чижикин папа до сих пор не знает, как всё-таки зовут его ненаглядного мальчика.
Самоделкин спустился в трюм лодки. Она вздрогнула, негромко загудел сильный мотор, и лодка, разрезая лёгкие зелёные волны, понеслась на север.
Карандаш лежал на пальмовых носилках, а Настенька гладила его руку и напевала наивную детскую присказку. Ту самую, которую когда-то очень давно мне говорила моя мама, Настасья Ивановна:
– У кошки заболи, у собаки заболи, а у тебя, мой родненький, не боли…
Волшебный художник открыл лаза и счастливо улыбнулся:
– Я же говорил, какая замечательная вырастет волшебница…
Железный человечек сиял от радости. Он звенел своими пружинками от восторга.
– Мы не боимся никаких разбойников! – кричал Самоделкин. – Мы вернёмся! Мы снова придём в нашу
